Я снял очки и не спеша растер пальцами канавки, оставленные дужками на висках. Откинулся на спинку кресла. Тревожные мысли надвигались новой волной. Воображение подменяло реальность: я видел, как эта девушка сидит в моем кресле и просматривает мою почту, потом отдает какие-то распоряжения Патрику, едет на совет директоров. Бред какой-то! Я тряхнул головой, прогоняя видение, и враждебно уставился на фотографию.

Почувствовав нарастающее волнение, уже привычным жестом закинул в рот таблетку и запил водой из стоящего рядом графина. Взгляд упал на часы, показывающие двадцать один пятнадцать. Я вспомнил, что Джим ждет в зале; бокал хорошего вина сейчас бы точно не помешал.

После того как суровый диагноз разлучил меня с «Макалланом», я чувствовал себя глубоко несчастным и обделенным. Дворецкий умудрялся находить все мои самые изощренные тайники с фляжками, а Фредриксон стыдил словно подростка, таскающего у отца сигареты. Было решено смириться, что абсолютно не мешало мне выпить с гостями или же в ресторане. Впрочем, из дома я выбирался крайне редко, да и визитеры беспокоили меня не часто.

Я выключил компьютер и направился вниз.

Войдя в каминный зал, который выполнял также роль гостиной в доме, я услышал нежное щебетание Анжелики. Джим разговаривал по Скайпу с женой и дочкой. Винчи тоже был здесь. Не поднимая головы, он, в знак приветствия, постучал хвостом по паркету. Я заглянул в экран ноутбука и, улыбнувшись, подмигнул Натали и Анжелике.

Джим поздно сделал меня дедом. Поиск идеальной женщины затянулся на целых двадцать лет, но ожидание того стоило. Натали была замечательная мать, хозяйка и жена. Гибкая, длинная, как норка, с русыми волосами и прекрасными голубыми глазами. Они познакомились в социальных сетях. Красивая, добрая, начитанная девушка жила во Франции и сразу покорила сердце моего сына.

Она родилась в Марселе в семье фармацевта и преподавателя танцев. Девочка исколесила весь мир с детским танцевальным коллективом, руководителем которого являлась ее мама. Увидев ее впервые, я был очарован величественной грацией, подчеркнутой крепдешиновым серо-голубым платьем, струящимся вдоль бедер. Она не разбрасывалась эмоциями, скорее бережно хранила их для нужного случая. Мне импонировала ее манера как-то заминать улыбку, от чего всё лицо словно светилось изнутри.

Натали была журналистка, вела свой блог, писала рассказы. Иногда она словно смотрела в себя и грустила от увиденного там. Впрочем, творческие личности часто обладают именно таким взглядом. Еще она прекрасно готовила и варила дивный глинтвейн по саксонскому рецепту своей бабушки. Натали часто уходила в литературные «запои», презирала беллетристику и была болезненно чувствительна к чужим несчастьям. Она регулярно принимала участие в волонтерских движениях экологов Бостона. А как невестка смотрела на Джима! Каждый мужчина мечтает, чтобы его любимая женщина смотрела на него именно так – нежно, преданно и восхищенно.

До рождения Анжелики она работала в каком-то женском журнале, но последние шесть лет писала сценарии детских передач для местного телевизионного канала, а всё свободное время посвящала семье и тренировкам дочери.

– Почему моя маленькая принцесса еще не спит? – с наигранной строгостью спросил я. – Добрый вечер, Натали! Ничего, что я вашего папу задерживаю здесь?

– Добрый вечер, мистер Харт. Обещайте, что это ненадолго, мы тоже по нему очень соскучились, – с нежностью в голосе произнесла Натали, с грацией, присущей балерине, восседая на диване.

– Обещаю. Может, заедете завтра или в выходные? – предложил я.

– Мы бы с радостью, но у Анжелики сейчас тренировки каждый день, скоро уже соревнования, – виновато вздохнула Натали.

– Дедушка, а Томас тоже едет, – с сияющими от счастья глазами сообщила мне Анжелика, заговорщицки понизив голос. Русые волосы с выгоревшими прядями закрывали ее плечи и спину густым струящимся потоком. Легкие волны от расплетенных кос придавали внучке сходство с маленькой принцессой. Именно так я ее всегда и называл. Голубые глаза, словно васильки, сияли синевой на загорелом личике. Выцветшие на солнце ресницы пушистыми лучиками окаймляли ее лукаво прищуренные глаза. Анжелика уже три года занималась фигурным катанием и показывала высокие для ее возраста результаты.

– Так, кто такой Томас и почему дед его знает, а я о нем впервые слышу? – нарочито хмуря брови, возмутился Джим.

– Ну, не буду же я тебе такие серьезные вещи по Скайпу рассказывать, вот приедешь и всё узнаешь, – нравоучительным тоном объяснила девочка.

Мы с Джимом и Натали засмеялись. Для своих шести лет Анжелика была не по годам рассудительна.

– Всё, малыш, тебе пора в постель, завтра рано вставать. Целую вас, мои девочки! – Джим послал воздушный поцелуй в сторону монитора.

– Спокойной ночи, мои родные, – улыбнулся я.

– Спокойной ночи, – Анжелика наклонилась и поцеловала экран компьютера.

– Пока, – помахала рукой Натали.

Послышался булькающий звук – и изображение исчезло. Я всё еще продолжал улыбаться, находясь под впечатлением от общения с моей принцессой. Казалось, совсем недавно и Джесика была такой же маленькой, нежной и чистой, как ангелочек. Я потворствовал всем ее капризам. Джиму повезло меньше: его детство пришлось на тот период времени, когда наша семья имела средний достаток. Это позволило сформировать в нем сильную личность, способную проявить упорство и терпение для достижения поставленной цели и ценить чужой труд. С десяти лет сын каждые каникулы подрабатывал на автомойке, и, даже когда я стал зарабатывать более чем достаточно, он продолжал сам обеспечивать свои карманные расходы.

– Пап, держи, – вернул из воспоминаний приятный баритон сына.

Он протянул мне бокал красного вина.

С удовольствием пригубив этот божественный напиток и наслаждаясь его послевкусием, я замер, глядя на языки пламени, облизывающие белый мрамор камина. Сделав еще глоток, я, хрустя коленями, опустился в мягкое кресло. Джим сидел в кресле напротив. Мы молча смотрели на огонь и слушали, как мотыльки, летящие на свет наших окон, не щадя себя, бьются о стекла. Где-то в саду надрывался сверчок, исполняя свой из века в век неизменный репертуар. Хайаннис погрузился в сонную тишину, нарушаемую редкими гудками барж и рыболовецких суден, спешащих в Бостонский порт на ночлег. Сквозь огромные панорамные окна гостиной за нами наблюдала темнота.

Я первый нарушил тишину:

– Я подписал завещание. Тридцать процентов получит Джес, остальное – ты, с условием, что ежемесячно будешь перечислять на ее банковский счет по пятьдесят тысяч, не более! – и, зная способность дочери выпрашивать деньги, сделал акцент на конце предложения. – Только умоляю тебя, не поддавайся на ее слезы и уговоры. Я, конечно же, люблю Джесику, но она совершенно не умеет распоряжаться своим бюджетом.

– Пап, ты к чему сейчас затеял этот разговор? – настороженно спросил Джим.

– Рано или поздно нам бы пришлось это обсудить, – пожал плечами я.

Готовясь к разговору, я попытался оградить себя от эмоций и сухо изложить суть завещания, словно имею к нему лишь косвенное отношение.

– И еще, если операция пройдет неудачно, то решай сам, продолжать лаборатории работать или закрывать ее. Посоветуйся с Томом и Георгом, как лучше поступить.

Джим слушал, облокотившись на кресло, не отводя от меня внимательных настороженных глаз. В комнате вновь повисла неловкая тишина. Мы не обмолвились о Броуди ни словом, но, казалось, имя его вот-вот само проступит на стене гостиной, как буквы библейского пророчества на пиру обреченного царя Валтасара.

– Сейчас я понимаю, что поспешил, предав гласности наше открытие. Нужно было просто записать видеообращение, в котором всё объяснить, – с нескрываемой досадой произнес я.

Мои побелевшие пальцы нервно сжимали ножку бокала. Сделав очередной глоток «Шато», я заставил себя немного успокоиться. Джим молчал, сверля меня испытующим пристальным взглядом. Было заметно, что такое поведение его насторожило и сейчас он пытается понять, к чему этот разговор.