Ипатича письмо напугало, значит, он не все говорил Алёше.
«Из Пиллау указанным приказным следовать далее во Францию в порты морские, а наипаче где главный флот их, и там буде возможно и вольно жить волонтирами, буде же невозможно, то принять какую службу. Все, что по флоту надлежит на море и в портах, сыскать в книгах и перевесть подробно на славянской язык простым штилем, чтобы дела не проронить. Потом отправятся они в Мардик, где новый канал делают, также и на тот канал, который из океана в Медитеранское море проведен, и в прочии места, где делают каналы, доки, гавани и старые починивают и чистят, чтоб они могли присмотреться к машинам и прочему».
Ипатич спрашивал: да какие же люди сюда поедут?
Зубов-младший обрадованно пояснял: военные да умные.
И читал вслух: «Не возбраняется приказным между упражнением в науках ради обновления жизненных духов иметь в беседах своих товарищей от лиц благоценных, честных; бывать с тщанием в комедиях, операх, со шпагою и пистолетом владеть, на коне благочинно и твердо сидеть, и в прочих подобных тем честных и похвальных обучениях забаву иметь…»
32.
Вот и не терял время, обменивался с органистом Гансом художествами.
В трактире садились в стороне от шведов, старались не слушать подлые речи.
«Витт вин!» Ну и пусть пьют белое. «Тапа вин». Ну и пусть разливают по бокалам.
Ганс приносил цветные картинки, похожие на жар-птиц и босоногих китайцев томилинских, но по-своему написанные. Ипатич в свою очередь на отдельных листках прямо на память выполнял подробные чертежики военного корабля «Santa Profetia», то есть «Святое пророчество», на котором плотничал. Переходы, и трапы, и снасть, и крюйт-камера, упрятанная почти в трюм, — все у него легко получалось. Рассказывал Зубову-младшему про лесопильный завод, на котором бывал, про то, как ставят пушки на «Святом пророчестве». А органист Ганс услужливо подливал в бокалы вино и радовался тому, что родился в Пиллау, и хотел бы умереть в Пиллау.
«Так, наверное, и будет», — соглашался Ипатич.
«У нас, — с уважением сообщал Ганс, — старая Фогель больше чем в столетнем возрасте умерла. Правда, все же умерла, не сумела выжить. А прачка Элизабет Райке с третьего пирса вообще прожила еще более. От разных мужей имела Элизабет детей, которые тоже постепенно умерли, а до того жили совестливо. Так же и старая жена шкипера Шмидтке по имени Генриэтта…»
«Да зачем у вас бабы живут столь долго?»
«В море редко бывают, и опасностей меньше, — охотно пояснял Ганс. — Последний муж Генриэтты по имени Вильгельм Райхерман был знаменитым кровельщиком во всем округе. Если бы не ветер с норд-веста, жил бы и долее».
«Ветром с норд-веста, знаем, янтарь вам приносит».
«Истинно так. Но кровельщик не удержался, упал с крыши».
И опять в портовом трактире кто-то переворачивал столы, гасли свечи.
«Грисс энер!» Летели со всех сторон оловянные кружки, билась посуда.
«Стапп миг!» — кричал кто-то из-под стола, ему прямо отвечали: «Свинпелс!»
До поры до времени драка как бы обтекала столик Зубова-младшего. Но вдруг вспыхивало: «Раккар!» Или кто-то вдруг вскрикивал: «Гитт авскум!» Какой-то человек падал, не жалея топтали сапогами. «Шледдер, шледдер!» Звенели бутылки, являлись ножи. Никаких сопрано, женских голосов, тем более меццо. Зубов-младший зачарованно вслушивался в ругань и в шум, в голове все это красиво разделялось на незримые ручейки. Вот общий диапазон альтовой партии — фа-соль, нежность, нежность. А далее фа-соль второй октавы. Кто-то кидался к столику, но самых наглых Ипатич с левого плеча бил ножкой стула, благо ее уже отломили. «Шваль! Шледдер! Подонки!» — глупый тенор вдруг прорезался. По характеру звучания — драматический. Зубов-младший поднимал задумчивый взор горй. Недавно на Раулештрассе в аптеке видел в склянке с мутным спиртным крупную сулескандру, ее иногда зовут саламандра. Даже эта крупная сулескандра в его воображении звучала сейчас как отдельный голос. И в драках ночных мужские баритоны и басы волшебно звучали — в большой, малой и нижней половине первой октавы, а иногда и в контроктаве.
«Стапп миг! Стапп миг!»
«Лицо береги, барин!»
33.
После очередного письма кригс-комиссара Ипатич уговорил Зубова-младшего сходить на верфь. Надо же что-то закрепить в голове, пока ее не разбили. В доках только что начатые корабли лежали как белые скелеты невообразимо крупной трески. Это так поразило Зубова-младшего, что прямо с верфи, взяв потрепанную карету, поехал он к Гансу. У органиста как раз сидела молодая родственница. Башмаки на тонкой подошве, белокурые волосы чисто вымыты, потупляет белесые глазки, на Матрёшу ничем не похожа, но как музыка может быть.
И с коштом дела наконец поправились.
Правда, тетенька отписала: больна сильно.
Спросил, а чем больна? Ответила: старостью.
Огорчился. А еще трактирщик без причин стал обижаться на Зубова-младшего. Вот только сядут он да Ипатич (тот Алёшу больше в трактир одного не отпускал) за стол, так тут и драка непременно.
«Да разве мы начинаем?»
«Важно, что вы заканчиваете».
А герр Хакен, крючок старый, заходил в комнату, чтобы смотреть на глобус.
Пальчиком толкал ход, глобус крутился, и герр Хакен завороженно ждал, какой стороной остановится круглая Земля перед его прокуренным пальцем. Чаще всего останавливалась — океаном. Глубины, наверное, страшные. Чудовища, наверное, ужасные. Майн готт, какой мир большой, удрученно качал головой герр Хакен. И смотрел на глобус так, будто это правда настоящий мир. Вот какие большие глубины, вон как рвет паруса норд-ост. Освеженную красным вином голову Зубова-младшего сладостно продувало музыкой. «Шторм от норд-веста янтарь приносит…» Янтарь, конечно, соберут, не оставят, а корабли лягут на дно. Алёша ясно представлял, как скелеты кораблей медленно врастают в придонный ил, как в сумерках идут над ними тяжелые рыбы.
«Хвалите имя Господне».
В дискурсах — разговорах — шло время.
Достали драки в трактире, но Ипатич и этому радовался.
«Раньше думал, — однажды признался барину, — что немец луну придумал, и музыку придумал, и пиво, чтобы специально русских от дела отвлечь, от умения драться, а они, немцы-дураки, сами лезут и лезут, тут никак не отвыкнешь».
А потом еще одно письмо пришло из Санкт-Петербурха.
Строгое письмо. Такое строгое, что в тот же день Зубов-младший сказал Ипатичу: «Собирайся». И на другое утро, даже не попрощавшись с Гансом, погрузились на русскую шняву, как раз вошедшую в порт, и ушли в море, украденный в Венеции глобус земной оставив счастливому герру Хакену.
34.
На световом люке шнявы «Рак» (бывшая «Кревет») красовался девиз: «За процветание Пиллау». В июле 1718 года, выпалив из всех четырнадцати орудий, она наконец вошла в устье Невы, и Зубову-младшему показалось, что с низких берегов пахнуло назьмом. Но запах, конечно, был морской, водяной, и чайки орали, находя какое-то удовольствие у края холодной воды. Уже вечером кригс-комиссар Благов угощал возмужавшего Зубова-младшего романеей из личных запасов, присматривался и непонятно, но огорченно качал головой. Ипатича в гостиную не позвал, было видно — сердится. Значит, не все мне открыл Ипатич, ох не все, думал Зубов-младший, пережевывая грудинку, обжаренную на масле.
«Чему в чужих странах научился, о том тебя государь спросит, — помолчав, сказал кригс-комиссар господин Благов. — Мне ты и наврать можешь, поскольку не силен в морских делах. — Смотрел так, будто ожидал увидеть перед собой совсем другого человека. — Взбодри все, что изучил, в памяти. Вернулись недавно из Пруссии и Франции еще такие же, как ты, всего счетом десять человек. Не знаю, чему научились, сейчас главное войти в дело. Советую тебе сразу начать жить. Государю умелые люди нужны. Переговоры в Амстердаме между Куракиным Борисом Ивановичем (послом русским, это Зубов-младший знал) и представителем Швеции голштинским министром Герцем прошли очень хорошо, и проклятый Карла (король шведский Карл XII, это Зубов-младший тоже знал) убит при осаде крепости в Норвегии. Так что теперь особенно нужны государю знающие люди. Ждет возвращения слесарей, литейщиков, граверов, кормщиков. Сам испытывает каждого».
