Тем не менее, было минимум две отрасли, где эта стратегия могла бы иметь успех. Первая - это нефтехимия и нефтепереработка. При темпах добычи нефти, опережающих потребности народного хозяйства, было бы выгоднее продавать на Запад бензин и прочие продукты нефтепереработки. Правда, для этого требовалось бы построить перерабатывающие мощности с длительным циклом существования, для чего пришлось бы привлечь иностранный капитал, скорее всего германский[6], обеспечив плату за строительство частью будущей продукцией. Это позволило бы заранее создать необходимые мощности нефтепереработки под будущие потребности народного хозяйства без собственных затрат дефицитных мощностей тяжёлого машиностроения и квалифицированного труда. На практике такая стратегия применялась, но позже - в 70-е годы.
Вторая отрасль, которую можно было бы создать за счёт привлечения иностранного капитала (на этот раз американского) и почти целиком ориентировать на экспорт, - это радиопромышленность. В 20-е и 30-е годы советское население не имело денег для покупки радиоприёмников, зато в Европе их бы охотно покупали - тем самым американские фирмы вышли бы на европейский рынок, экономя на доставке и рабочей силе, а СССР получил бы ещё одну отрасль, имеющую оборонное значение[7], и квалифицированных рабочих. Во время великой депрессии эти предприятия можно было бы выкупить за бесценок, а до того они приносили бы дополнительный доход.
Жернова коллективизации
Другим узким местом, помимо валютных поступлений, было снабжение городов хлебом. Индустриализация с мягкими бюджетными ограничениями вела к ускоренной урбанизации, которая, в свою очередь, требовала возрастания товарности сельского хозяйства. Препятствием к таковому служила низкая продуктивность агроценоза, особенно в условиях аграрного перенаселения - малоземельное крестьянское хозяйство производит немногим больше зерна, чем необходимо для его внутреннего потребления. Мощность, потребляемая при воспроизводстве единицы мощности для агроценоза, выше, чем для техноценоза. Проще говоря, КПД лошади меньше чем у трактора. Кроме того, агроценоз потребляет энергию, запасаемую в живом веществе, а техноценоз в - биогенном, выведенном из биологического оборота. И самое главное: техноценоз позволяет наращивать тяговооружённость труда в широком диапазоне. Услуги мощности (механической: тракторы, транспорт, переработка; химической: удобрения) - это единственный продукт, который промышленность могла бы предложить сельскому хозяйству. Цена таких услуг не могла не быть монопольно высокой, то есть цена одной л.с. в пищевых калориях в единицу времени была бы лишь немногим меньше, чем то количество калорий, которое потребовалось бы потратить на питание лошади. Исходя из этой цены, можно определить пропорцию прироста мощностей в промышленности и в сельском хозяйстве. Плату естественно брать долей урожая с единицы обрабатываемой площади и за тонну переработанного зерна, поэтому ссыпные пункты логично устраивать при МТС. По сути, за каждую буханку хлеба, достающуюся рабочему, крестьянин получит обработку своего собственного поля техникой и переработку зерна в муку для его собственных нужд. Можно сказать, что высокая цена за мощность была бы косвенным налогом, позволяющим кормить не только рабочих тракторной промышленности, но и оплачивать хлебом индустриализацию. Для единоличника и тем более кулака цена была бы ещё более высокой, например, устанавливаемая посредством распродажи на аукционе оставшейся нераспределённой между ТОЗ мощностью. Таким образом, колхозно-кооперативный сектор действовал бы - в противоположность социалистической индустрии - в условиях жёстких бюджетных ограничений. Именно в этом различии и проявлялась бы диктатура пролетариата, то есть осуществление экономической политики государства в интересах одного класса, направленной на повышение его энерговооружённости и квалификации. Поэтому обойтись без коллективизации не представляется возможным - Колганов в лице Осецкого может только попытаться сгладить этот процесс.
Процесс кооперации крестьянства был объективно необходим, однако наталкивался на следующие имманентные противоречия:
"горизонтальная" кооперация оказалась предпосылкой "вертикальной",
требовалось перераспределение прибавочного продукта от деревни к городу,
существовал разрыв в темпах роста между индустрией и сельским хозяйством,
происходило классовое расслоение села.
Эти гордиевы узлы проще было разрубить, чем развязать. Особенно с учётом того, что ленинские "20 лет правильного отношения с крестьянством" истекали как раз в 1941 году... В рамках предложенной Колгановым модельной ситуации задачей-минимумом было бы хотя бы избежать голода и обусловленных им демографических потерь. При этом в качестве реальных управляющих воздействий могут выступать только стратегические решения - оперативный и тактический уровень целиком обусловлен качеством человеческого материала (раскулачиванием-то занимались те же самые крестьяне, только из актива). Затягивание процесса кооперации могло бы оказаться попыткой из милосердия рубить хвост собаке по частям. Разумнее было бы "понизить градус" обвальной коллективизации, обобществив только землю, но не рабочий скот и инвентарь. Массовая организация ТОЗ, даже если бы она проводилась на несколько лет раньше, чем это происходило в реальной истории, в течение одной зимы вызвала бы меньшее сопротивление, чем насильственный сгон в артели или коммуны. Кроме того, с самого начала надо было не заигрывать с "опорой на кулака", а опираться на кооператора и вообще создать налоговой политикой такие условия, чтобы всё накопление на селе осуществлялось только в кооперативном секторе. Как это сделать - не очень-то ясно, возможно, помогла бы прогрессивная шкала для индивидуальных хозяйств и плоская на доходы от кооператива. Заметим, что и Колганов, даже с учетом современного послезнания, готового решения не предложил, если не считать таковым шарашку для экономистов-аграрников во главе с Чаяновым - пусть придумают, как сделать колхозы привлекательными для крестьян, а не то расстреляем[8]. Ну точно в духе сталинской кадровой политики.
Основная задача ГГ - предъявить рецепт, обеспечивающий темпы роста не ниже реальных, но при этом позволяющий избежать демографических потерь при коллективизации. Просматривается только сочетание двух мер: задел по тракторам и ограничение степени обобществления. Относительно безболезненно можно форсировать только обобществление земли - её крестьянин испортить не может. С обобществлением же тяглового скота придётся погодить - мужик скотину скорее зарежет, чем в чужие руки отдаст. Иными словами, придётся ориентироваться даже не на артель, к чему в итоге пришли в реальности, а на ТОЗ. С другой стороны, для замещения 35-40 млн. лошадей, используемых в народном хозяйстве (из них 25 млн. на селе), требовалось бы 700-800 тыс. тракторов, в крайнем случае, 400-500 тыс. в пересчёте на 50-сильные. То есть с учетом десятилетней амортизации необходимый уровень производства составлял порядка 40-80 тыс. штук в год, а на этот уровень вышли только после войны. В 1940-м же совокупная мощность произведённых тракторов составляла 1,5 млн. л.с. Так что на начальных этапах коллективизации вопрос обобществления тяглового скота оставался актуальным, и как пройти через это игольное ушко без потерь - непонятно. Парадоксальным выходом из положения могло бы стать поощрение кооперации именно наиболее зажиточных хозяйств: объединившись в "кулацкие колхозы", в условиях жёстких бюджетных ограничений и косвенного налогообложения, индивидуальные сельские капиталисты уничтожили бы себя как класс собственными руками. Для этого следовало бы средствами налоговой политики исключить на селе любые возможности накопления за пределами кооперативного сектора. Политический контроль над колхозами обеспечили бы беднейшие слои крестьянства в сочетании с демократическим уставом "один человек - один голос", а также сменяемость председателей. В этих условиях бывший кулак не смог бы противостоять советской власти.
