Сказать, что уния эффективно функционировала как государство, трудно. Сейм, то есть парламент, скорее представлял собой говорильню для магнатов, предлог собраться вместе, побалагурить, расслабиться и хорошенько выпить. В этом контексте самыми подходящими семействами магнатов считались Радзивиллы, Огинские, Залуские из Литвы, а также более просвещенные Чарторыйские, Сапеги и Потоцкие. В одно время даже ходила поговорка: «С Чарторыйским живите, с Радзивиллом – пейте, с Огинским – ешьте, с Жевуским – сплетничайте». Такая философия определяла все приоритеты сейма. Он собирался раз в два года в Варшаве или Гродно, чтобы выбрать новых членов, а также обсудить и попытаться принять новые законы. Законы, правда, принимались весьма редко, так как действовало закрепленное в Конституции правило liberum veto, согласно которому для принятия новых законов требовалось единогласие. Если же какой-либо один шляхтич решил сказать «нет», закон не проходил. Такое положение дел вполне устраивало магнатов, которые не хотели терять свой уютный, столь оторванный от реальности мир.
Иностранные державы также устраивало, чтобы Речь Посполитая оставалась спокойным, малодееспособным и второстепенным краем и выполняла роль удобной буферной зоны, минеральные, сельскохозяйственные и человеческие ресурсы которой можно было бы нещадно эксплуатировать. Державой унию никак нельзя было назвать, даже если опираться на туманную преднационалистическую концепцию мироустройства в Европе XVIII века. В стране говорили не только по-польски, но и по-белорусски, по-украински, по-литовски, по-волынски, по-рутенски, по-словацки, на идиш и немецком. Особенно щеголеват был французский, язык общения всех магнатов, представлявших все сферы иноземного влияния. Четыре шрифта – латинский, кириллический, готический и еврейский – символизировали четыре основные религии: католическую, православную, протестантскую и иудейскую.
Тем не менее этот плавильный котел наций не плавился, чего, впрочем, и не требовалось. В этом государстве толерантного и апатичного апартеида все разнообразные народы, религии и культуры сосуществовали, причем не так уж несчастно. В городах Великой Польши, то есть в северо-западной части Польши, на некоторых улицах по одну сторону жили поляки, по другую – немцы, так что для общения можно было даже не переходить дорогу. Деление на протестантов-немцев и католиков-поляков мало что значило для жителей балтийского побережья Померании, где немецкоговорящие католики прочно укоренились в польскую паству и имели не слишком много общего со своими одноязычниками, жившими южнее. Не исключено, что какой-нибудь деревенский житель-католик вплоть до смертного своего одра никогда не переступал порога домов православной деревни в 5 километрах от его собственной и никогда не разговаривал с ее жителями. Евреи также нашли в Польше пристанище, их широко эксплуатировавшиеся предпринимательские качества – умение продавать и покупать – высоко ценились, однако социальные контакты с ними не поощрялись. Кстати, в истории есть примеры, когда за Польшу воевали целые еврейские батальоны. Как это ни парадоксально, но лучшие польские фольклорные ансамбли состояли из евреев.
О территориальной целостности фактически говорить не приходилось, ибо пруссаки, русские, австрийцы, французы, итальянцы и турки – все пересекали страну вдоль и поперек и эксплуатировали ее, не боясь вмешательства государства. Магнаты, в основной своей массе, шли навстречу их пожеланиям, если видели в перспективе какие-либо выгоды для себя.
24 ноября 1764 года Станислав Понятовский произнес свою исповедь и выслушал мессу в костеле Святого Креста в Краковском предместье. Назавтра, в день святой Екатерины, он в церемониальном облачении проследовал в костел Святого Яна, где епископ львовский короновал его на короля польского и великого князя литовского Станислава Августа. После коронации в королевском замке состоялся банкет, за ним последовали еще четыре дня торжеств, в течение которых варшавяне от всей души пировали, танцевали и веселились в корчмах на Медовой улице, во дворцах Краковского предместья или Саксонском парке при свете тысяч украшавших его фонариков. Торжества закончились мессой в том же костеле Святого Креста, после чего король возвратился в свой замок и увидел скрывавшиеся за блеском торжеств запущенность, скудное убранство и небогатую меблировку своей официальной резиденции. Каменная кладка во многих местах стала разрушаться, крыша протекала, и во многих покоях жить просто было нельзя.
Король Станислав Август Понятовский. Художник И. Лампи
В замке Станислав Август увидел все свое королевство в миниатюре. Он решил, что вырождение Польши, ее хроническая апатия должны быть остановлены, страну надо заставить проснуться, чтобы, пусть с опозданием и со скрипом, втащить ее в XVIII век.
В Краковском предместье, на месте, где когда-то стоял дворец князя Тадеуша Огинского, теперь высится отель «Европейский». Тадеуш Огинский родился в 1711 году, его жена Изабелла Радзивилл принадлежала к сказочно богатому литвинскому княжескому роду. Этот брачный союз дал двух сыновей – Андрея и Францишка Ксаверия. Князь Тадеуш был воеводой в Троках (Тракае), что к западу от Вильно – столицы нынешней Литвы Вильнюса. Он поддерживал распространившуюся тогда идею о неславянском происхождении польской шляхты: согласно этой теории предками шляхтичей были сарматы, древнее воинственное племя, жившее в Причерноморье, которое вторглось в Восточную Европу в VI веке. Дух такой сарматской элитарности и собственной значимости во многих кругах был признаком истинной «польскости», защитой от стереотипов поведения западноевропейцев, особенно французов, которых считали пижонистыми и изнеженными типами. Шляхетский этикет требовал, чтобы голова была частично выбрита, но хотя прическа напоминала панковскую, в стиле «последний из могикан», одежда выглядела безупречной и строгой.
Портрет князя Тадеушa Огинского. Художник К. Минтер
Князь Тадеуш оставался верным Станиславу Августу, когда тот еще только претендовал на польский трон. И вот сейчас обремененный колоссальными задачами монарх причислил его к близкому кругу своих друзей и соратников. Король следил за воспитанием сыновей Тадеуша, особенно внимательно он относился к Андрею, в уме и проницательности которого видел надежду на воплощение своих планов строительства новой Речи Посполитой.
Князь Андрей Огинский родился в 1739 году и получил воспитание, достойное будущего государственного деятеля. В 1762 году, когда на российском троне воцарилась Екатерина, он получил титул литовского мечника. В 176З году Андрей женился на Павлине Шембек, до этого дважды овдовевшей после смерти своих престижных мужей из родов Лубенских и Потоцких.
В этом же году вторично женился отец Андрея, овдовевший двумя годами ранее. Мачехой Андрея и спутницей жизни Тадеуша в старости стала Ядвига Залуская из династии магнатов, история которой началась в Мазовии и тесно переплеталась с судьбами династии Огинских. У двоюродного брата Ядвиги Яна Проспера Залуского было небольшое имение в Ясенице, в Санокских землях, располагавшихся в предгорьях Карпат, на полпути между Краковом и Львовом. В 1745 году Яна Проспера убили пьяные солдаты, ворвавшиеся в управу города Санок. В 1756 году сын Яна, Игнаций Залуский, женился на Марианне Дембинской. Ее первым мужем был Зыгмунт Лубенский, из той же династии, что и первый муж Павлины Огинской. Во время этого брака Дембинская стала владелицей Ойцовского замка. Лубенский умер в 1754 году. Таким образом, Игнаций унаследовал, кроме Ясеницы и некоторых других имений, Ойцовский замок. Этот внушительный замок, новое место пребывания семьи Залуских, стоял на холме над удивительно живописной долиной реки Прондник, к северо-западу от Кракова. После давно назревшей реставрации Ойцув превратился в роскошную резиденцию, средоточие культурной жизни, музыки, смеха, многочисленных гостей и целой армии управляющих и слуг.
