Такэути знал, что вместе с ним арестовано двенадцать человек. После двадцати суток непрерывных допросов, запугиваний, угроз в его измученной голове созрело решение: взять всю вину на себя, чтобы не допустить осуждения других заведомо невинных людей. Он так и сделал, думая, что потом сумеет доказать свою непричастность.

Действительно, показания Такэути не дали повернуть дело туда, куда хотели прокуроры. Всех обвиняемых "по делу Митака", кроме него, пришлось оправдать.

Провокация против коммунистов и профсоюзных вожаков провалилась.

Однако для самого Такэути она обернулась личной трагедией, приговором к смерти.

Пока дело ходило по инстанциям, пока подавались и отвергались апелляции, простой труженик, оказавшийся жертвой провокации, томился в одиночке, причем не просто как заключенный, а как приговоренный к смерти.

…Мы беседовали о стихах. Я сказал Такэути, что, как читатель книги "В ожидании весны". был поражен богатством и глубиной его души.

Устремленный на меня из-за решетки взгляд вдруг стал суровым.

— Суд надо мной был классовым судом, — сказал Такэути, — и мне, пожалуй, лучше бы иметь более жесткое, невозмутимое сердце, чем сердце поэта.

Надзиратель поднялся на ноги: пора прощаться.

Угольные глаза провожали меня из-за густой, как сито, решетки.

Не прошло и года после этой встречи, когда я узнал, что Такэути скончался в одиночной камере. Осталось его письмо, написанное на листках со штампом тюремной цензуры:

"Никогда не ослабевает во мне гнев против политического беззакония, обрекшего меня на смертную казнь по сфабрикованному обвинению. Ради чего, с какой целью мог я пойти на столь тяжкое преступление, как крушение поезда, погубившее несколько жизней? Во всем приговоре я признаю лишь то, что участвовал в борьбе против увольнений. Я убежден, что добьюсь пересмотра дела, и надеюсь, что все люди труда, все поборники справедливости поддержат меня в этом.

Когда я пою сейчас советские песни или листаю журнал "СССР сегодня", перед моими глазами встают Москва, предгорья Урала, сибирские равнины, по которым шествует весна — в зеленых ростках, в набухающих почках, в людских улыбках. Ее дыхание согревает меня даже здесь".

Япония. Лебединое озеро. В середине его — заросли камыша; по берегам облетевшие вишневые деревья; а дальше, за стерней убранных полей, припудренные первым снегом горы.

Нет, это не декорация спектакля, поставленного токийской балетной труппой. Такое озеро действительно существует на японской земле. И быль о нем достойна легенды, прославленной в известном балете. Пусть вместо сказочного принца героем тут является простой японский крестьянин — история раскрывает ту же извечную тему о всепобеждающей силе добра.

Это быль о том, как земледелец Иосикава вылечил больного лебедя, отставшего от стаи; о том, как сказочно красивые, гордые птицы привязались к старику, начали брать корм из его рук; о том, как все больше лебедей стали прилетать из России и зимовать на озере Хиоко близ города Ниигаты.

Это история радостей и тревог старого Иосикавы. В год, когда над Бикини взорвалась американская водородная бомба, крылатые гости не появились. Люди вспомнили, что их не было видно несколько лет и после Хиросимы.

В другой раз как воплощение сил зла над озером вдруг появился военный вертолет. Трое американцев из соседней базы открыли пальбу по птицам. Старик кинулся за помощью. Собрав возмущенную толпу односельчан, ему удалось выдворить непрошеных гостей.

Крестьянин заботился о лебедях больше, чем о своем поле. Рыл канавы, чтобы подвести теплую воду с прудов. Разбивал молодой лед, чтобы он не сковал поверхность озера до прилета пернатых друзей.

Однажды, проработав весь день в холодной воде, Иосикава слег и больше не поднялся. Словно чуя беду, лебеди прилетели в ту осень почти на месяц раньше обычного. Когда хоронили старика, их тревожные крики раздавались над озером. Но даже смерти оказалось не под силу пресечь доброе дело, начатое у озера Хиоко. Молва о "покровителе русских лебедей" разнеслась по Японии.

В тот самый день, когда Сигео, сын старого Иосикавы, вернулся с озера обрадованный, что птицы подпустили его к себе, юношу ждали дома другие радостные вести: первые письма и пожертвования от незнакомых людей.

Быль о Лебедином озере взволновала чутких к красоте японцев не меньше, чем прославленная в музыке сказка. Каждую осень навес возле домика Иосикавы доверху наполнялся посылками с кормом для крылатых гостей из СССР. Друзья из ближних и дальних городов добились, что Хиоко объявлено заповедником, а Сигео стал смотрителем Лебединого озера…

Надо побывать в Ниигате. Посмотреть лебедей на озере, флаги в порту.

Здесь острее, чем где-либо в Японии, ощущаешь то, что связывает наши страны: их близкое соседство.

Эту близость дает почувствовать не одна лишь природа. Не только глубокие снега, что шлет сюда Сибирь. Не только осенние тайфуны, которыми напоминает о себе Япония жителям Советского Приморья. Эта близость сказывается и в помыслах людей.

Едва жители Ниигаты проводят к советским берегам лебедей, зимовавших на озере Хиоко, как приходит пора встречать советские корабли с лесом.

Запах сосновых бревен прочно устоялся в Ниигатском порту. Эти могучие стволы напоминают о бескрайних таежных просторах, за освоение которых взялся теперь человек. Они заставляют задуматься о перспективах, которые открывают бурное хозяйственное строительство в Сибири и на Дальнем Востоке, с одной стороны, и развитие японской экономики — с другой. Лебеди подсказывают: путь от японских до советских берегов недалек.

— Не знаю, как вы, но мы, японцы, до недавних пор не сознавали в полной мере значения этой близости. И если не сознавали, то, видимо, потому, что жили как бы спиной к соседу: домами хоть и рядом, да воротами на разные улицы, — говорит мэр Ниигаты. — Японская индустрия однобоко тяготеет к Тихоокеанскому побережью. Это противоестественно. Тем более, что острова наши повернуты к материку противоположной стороной. Нас больше не устраивает участь быть задней дверью страны. Вот почему наш город решил породниться с Хабаровском.

Географическая близость сулит отрадные возможности как для Советского Дальнего Востока, так и для Японии. Как обратить эти возможности в действительность? Задаваясь таким вопросом, японцы приходят к выводу: хватит жить спиной к соседу!

Ниигата послала в подарок Хабаровску кусты сакуры. Мэр беспокоится: приживется ли японская вишня в Приморье? Хватит ли ей тепла? Скажем на это: были бы теплы друг к Другу люди, и тогда наверняка расцветут на берегах Японского моря цветы добрососедства.

Япония для нас, как и мы для Японии, не просто одна из многих стран. Есть в мире государства большие и малые, развитые и развивающиеся, с одинаковым и различным общественным строем. Но есть еще одна, особая категория государств: те, которым всегда предстоит жить бок о бок.

Природа поселила наши народы рядом. А кому неизвестна старая истина: у соседа могут быть свои взгляды, привычки, но, чтобы ужиться с ним, надо знать его характер.

Поэтому пусть дверь к соседу будет раскрыта пошире!

В новогоднюю полночь над Японией разносится голос старых бронзовых колоколов. Они бьют размеренно, неторопливо, и страна замирает, отсчитывая удары. Последний, сто восьмой удар возвещает приход Нового года — самого большого из национальных праздников.

Его ждут всякий раз как начала совершенно иной полосы в жизни, украшая двери жилищ ветвями сосны, бамбука, сливы. В этом главные из пожеланий, ибо сосна олицетворяет для японца долголетие, бамбук — стойкость, а расцветающая в разгар зимы слива — жизнерадостность среди невзгод.

Праздник этот — как бы общий день рождения для всего народа. Когда бы человек ни появился на свет, принято считать, что он становится на год старше в новогоднюю полночь. Он как бы переступает порог, за которым его ждет совершенно новая судьба.