Присутствие этих личностей, для характеристики которых больше всего подходит слово "черносотенцы", сделало борьбу особенно ожесточенной и тяжелой. Они избивали пикетчиков, пытавшихся создать перед заводскими воротами живую стену, обливали их водой из брандспойтов, закидывали камнями штаб стачки.

В течение первых месяцев буквально дня не проходило без столкновений. Более сотни забастовщиков получили ранения и увечья. Всего труднее было рабочим сдерживать себя. Черносотенцы всячески провоцировали их на побоище, чтобы дать полиции повод для массовых арестов.

Поглядывая из окна конторы на баррикаду перед воротами, Аоки повторял, что он разделается с профсоюзом.

— Если не пускать забастовщиков в цехи, они долго не продержатся, а если еще выкинуть их семьи из заводских жилищ — тем более.

Вскоре молодчики из "бамбуковского колодца" появились и у серых двухэтажных бараков. Дождавшись, когда мужчины уйдут на митинг или в пикет, они ломились в двери, били стекла, грозили поджогом. Многие женщины по целым неделям не могли выйти на улицу за покупками. Жену профсоюзного активиста Оно бандиты выследили на лестнице и за волосы протащили по всему коридору. Дети были запуганы до нервных припадков.

Стачечному комитету пришлось организовать дружины для охраны жилищ. Попытка силой выселить семьи забастовщиков фабриканту не удалась.

Профсоюз подал на Аоки в суд и с помощью группы прогрессивных адвокатов выиграл дело.

Стачка продолжалась — сто, двести, триста дней…

Трудящиеся Токио общегородским митингом солидарности отметили годовщину борьбы металлистов "Ниппон рору". Потом — вторую, третью, четвертую.

Под солнцем, ветром, дождями выгорели, будто поседели, флаги перед заводскими воротами. Проржавел от времени даже металлический щит с надписью: "Мы бастуем против незаконного увольнения 33 рабочих".

Лозунг этот неполон. На восьмисотый день Аоки-государь в бессильной злобе объявил уволенным весь профсоюз, всех участников забастовки.

— Нас этот удар не задел, — иронизировали металлисты. — Платить-то он нам перестал с первого же дня стачки…

Как же живут они с семьями, с детишками, не получая зарплаты? Можно было бы рассказать о том, что в стране не проходило ни одного профсоюзного съезда, ни одного рабочего митинга без сбора пожертвований в пользу героев "Ниппон рору"; можно было бы рассказать о новогодних и первомайских посылках, об экскурсионных автобусах с гостями из дальних мест. Но при всем радостном и светлом, что дает бастующим поддержка братьев по классу, им было нелегко. Ведь житейские заботы их не ограничивались тем, как прокормить себя и семью. Каждый участник стачки добровольно обязался ежемесячно вносить в фонд борьбы определенную сумму.

— Иначе нельзя, — говорил председатель профсоюзного комитета Тиба. — Мы сильно потратились на лечение раненых, на судебный процесс. Пришлось влезть в долги. Да и сейчас деньги нужны на каждом шагу. Вот и получается, что у нас, наверное, самый высокий в мире профсоюзный взнос: каждый отдает от трети до половины своих случайных заработков.

Постепенная, но коренная перемена произошла и в отношении тех, кто продолжал ходить на работу, кого первое время обзывали предателями.

Горячие головы предлагали: хватит сдерживать себя, всыплем как следует наемным громилам, а заодно и штрейкбрехерам, дадим напоследок такой бой, чтобы нас запомнили, а там — в тюрьму так в тюрьму.

Стачечный комитет сумел противопоставить подобным порывам подлинно пролетарскую выдержку.

Для успеха в затяжной борьбе требовалось заручиться поддержкой тех, кто остался на заводе. Понять это умом было куда легче, чем сердцем.

Как заставить себя искать пути к сердцу тех, кто продолжал работать под защитой наемных громил?

С другой стороны, тем, кто не участвовал в стачке, было трудно смотреть в глаза бастующим. Они избегали уличных встреч, сторонились соседей по баракам, испуганно отказывались от листовок.

Однако даже общения между женами, ребятишками было достаточно, чтобы сделать первые шаги к преодолению отчужденности.

Толкала к этому сама жизнь. Уже после начала забастовки от несчастного случая в цехе погиб рабочий. Бастующий профсоюз добился тогда, чтобы министерство труда прислало на завод инспекцию, которая подтвердила плачевное состояние техники безопасности. Аоки-государю пришлось выдать рабочим шлемы.

— Вы многого добьетесь, если будете действовать, как мы, сообща! убеждала многотиражка стачечного комитета "Искра Касаи".

Сто пятьдесят экземпляров этого размноженного на ротаторе листка действительно стали искрами в цехах "Ниппон рору", во всем фабричном предместье Касаи.

Привело это к тому, что "хозяйский профсоюз", созданный, чтобы увековечить мир и согласие между владельцем завода и рабочими, вышел из повиновения, начал объявлять стачку за стачкой.

Опыт "Ниппон рору" стал достоянием всего японского рабочего движения как пример стойкости небольшого коллектива и как школа пролетарской солидарности.

Ротатор стачечного комитета, кроме листовок и объявлений, уже много раз печатал приглашения на рабочие свадьбы.

До тысячи гостей собираются в такие дни у баррикады. Шумно выгружают привезенные с собой припасы, волокут соломенные кули с рисом. Тут же под открытым небом сообща стряпают. Прямо из бутылей, не подогревая, разливают по бумажным стаканам саке. Поздравляют молодоженов. А потом, взявшись за руки, поют:

Поезд идет из Токио на север, и вагонное радио после каждой станции предупреждает: "Уважаемые пассажиры! Просим вас иметь в виду, что общественный транспорт в префектуре Фукусима сегодня не работает…" Для Тохоку, северо-восточного края Японии, такие объявления нередки после метелей, когда глубокие снега надолго отрезают горные селения друг от друга и от внешнего мира.

Но первый снег выбелил лишь вершины гор. Склоны же их еще полыхают осенними красками. Пусть лучший сезон любования кленами уже прошел, на северо-востоке по-прежнему нет отбоя от заявок на туристские автобусы.

— Уважаемые пассажиры! Просим вас иметь в виду, что общественный транспорт в префектуре Фукусима сегодня не работает…

Если не из-за метелей, то почему? Может быть, забастовали водители, кондукторы, диспетчеры? Нет, движение остановили не они, а владелец двухсот шестнадцати автобусных линий и четырех пассажирских железнодорожных веток господин Ода. Налицо "стачка наоборот", то есть локаут. Ода объявил, что население останется без автобусов и поездов, потому что он решил вышвырнуть за ворота три тысячи девятьсот служащих компании "Фукусима коцу".

Прочитав об этом в вечерних газетах, я первым же поездом выехал в Фукусима и еще в вагоне услышал, что префектура действительно лишилась общественного транспорта. Вокзальная площадь была полна людей, тщетно ожидавших такси. Такие же толпы виднелись на каждой автобусной остановке.

Это водители и кондукторы стояли в полной форме возле своих машин и раздавали листовки.

В конторе профсоюза члены комитета подкреплялись после бессонной ночи.

— Чтобы уяснить суть дела, вам надо прежде всего понять, что за человек этот Ода, — сказал председатель профкома Фукудзава. — Взгляните-ка для начала на дом, где он живет, да на могилу, что он себе приготовил.

Один из шоферов-пикетчиков повез меня в поселок, где Ода обосновался как самодержавный хозяин компании "Фукусима коцу". Мы обошли вокруг дома, не увидев, однако, даже гребня его крыши. Весь выходящий на главную улицу квартал был обнесен глухой железобетонной стеной.