Вплоть до второй половины прошлого века в Стране восходящего солнца не было дорог, по которым могла бы проехать даже телега. Так что стремительная моторизация, происшедшая на протяжении двух последних десятилетий, была подобна стихийному бедствию. Страна с отсталой дорожной сетью была обречена на хроническое перенапряжение транспортных, артерий и огромное число жертв уличного движения (12–15 тысяч убитых, 500 тысяч раненых ежегодно).

Все большие города мира в той или иной степени страдают ныне от подобного недуга. Но нигде он не ощущается так мучительно, как в Токио. Ибо если сопоставить площадь улиц со всей городской территорией, то в Нью-Йорке она составит 35 процентов, в Париже — 26, в Лондоне — 23, а в Токио — лишь 10 процентов.

В часы "пик" над городом кружат полицейские вертолеты, чтобы специальная радиостанция могла информировать водителей о наиболее безнадежных пробках и заблаговременно подсказывать пути объезда. Впрочем, эта вторая задача все больше становится невыполнимой даже при отличной технической оснащенности токийской полиции. Уличное движение, как мрачно шутят горожане, все чаще превращается в "уличное стояние".

Главная проблема Токио, обостряющая все остальные проблемы, — это его непрерывный, бесконтрольный рост. Девять из одиннадцати миллионов токийцев живут на территории в пятьсот семьдесят квадратных километров. Это все равно, что сселить Венгрию в Будапешт. Плотность населения здесь и так уже понятие не статистическое, а, можно сказать, осязаемое. Однако каждый год в городе прибавляется еще четверть миллиона жителей и еще сто тысяч автомашин.

Дороговизна жилья заставляет людей селиться все дальше и дальше, не только в пригородах, по и в прилегающих префектурах. Это, в свою очередь, создает колоссальную нагрузку для городского транспорта. Подсчитано, что сорока процентам токийцев каждый день требуется три часа, а десяти процентам — четыре часа, чтобы добраться на работу и вернуться домой. Стало быть, половина населения столицы тратит в пути половину энергии своего трудового дня.

В часы "пик" официальная пропускная способность поездов превышается в три с лишним раза. Тысячи неимущих студентов подрабатывают "толкачами" помогают запрессовывать пассажиров в вагоны. Каждую зиму транспортная проблема обостряется: человек в пальто занимает больше места. Чтобы было легче двигаться в давке, одна из фирм предложила горожанам специальные "сверхскользкие" плащи.

Значение японской столицы давно переросло старую поговорку: "Токио всему десятая часть". Сегодняшний Токио — это более 10 процентов населения страны, более 10 процентов ее рабочей силы, треть ее вузов и половина ее студентов. Это город, где живет 50 процентов японцев, имеющих высшее образование; город, где сосредоточено 60 процентов капитала и где 60 процентов избирателей голосует на выборах за кандидатов прогрессивных сил.

Вот почему Токио, как гигантский магнит, продолжает притягивать к себе молодежь со всей страны, ибо здесь мозг и сердце Японии — сгусток ее энергии, фокус ее противоречий, средоточие ее надежд.

Ни одна капиталистическая страна не знала в послевоенные годы столь высоких темпов развития, как Япония. Экономический бум сказался бесспорно и на жизни японской семьи.

Но как? Черты нового вошли в быт неравномерно и неровно, порой даже нерационально: создали много несоответствий и несуразностей.

Кому не знакомо чувство, которое рождает взгляд, брошенный с улицы в чье-то освещенное окно? Каждый штрих в картине чужого, незнакомого быта рождает любопытство, будоражит воображение.

В японские окна заглянуть трудно: по традиции они непрозрачны, если даже принятая исстари тонкая бумага заменена в них стеклом. Но уже сама улипа вызывает жажду вникнуть в ее жизнь, которая поначалу кажется пестрой и непонятной, как иероглифы вывесок.

Приезжий вглядывается в человеческий поток, выплескивающийся по утрам из станций метро или электрички. Люди в массе одеты хорошо. Иностранец вовсе не выделяется в здешней толпе, как это бывает в других странах Азии. А ведь рядом с ним не вечерняя публика центральных кварталов — просто горожане, спешащие к началу трудового дня.

Хочется добраться до истоков этой людской реки. Побродить по узким кривым переулкам, среди мешанины тесно и беспорядочно сдвинутых двухэтажных домиков, из которых в основном и состоит самый разбросанный и самый беспорядочный город мира — Токио.

Здесь чаще, чем гудки автомашин, слышится задорный перестук деревянных подошв. Женщины в белых фартуках, надетых поверх кимоно, ведут сложные переговоры с овощниками и рыбниками. Церемонных поклонов и вежливо уклончивых ответов в каждом диалоге хватило бы на целую дипломатическую конференцию, хотя речь идет лишь о пучке редьки и горстке сушеных снетков.

А рядом под таким же невзрачным навесиком штабелями навалены телевизоры, радиоприемники, электрические рисоварки. Мальчик-посыльный привязывает к багажнику мотоцикла стиральную машину, только что купленную какой-то старушкой. Раз уж торговец электротехникой обосновался здесь, вдали от центральных универмагов, значит, его товар покупают, на него есть спрос.

"Средний японец обеспечен сейчас электротехникой лучше, чем одеждой; одеждой лучше, чем едой; едой лучше, чем жильем". Так очень метко сформулировала суть образовавшихся в быту диспропорций газета "Майнити".

В японском языке есть слово "и-секу-дзю". На первом месте в нем стоит иероглиф "и" — "одежда", на втором "секу" — "еда", на третьем "дзю" "жилье". Порядок слогов — это не только лексика, это и жизненная философия.

Отправляясь на завод, рабочий берет из дома бенто. Рис, положенный в плоскую лубяную или жестяную коробочку, сварен в электрической кастрюле. В остальном же содержимое бенто не так уж много изменилось с военных лет, когда патриотическим обедом называли "флаг с восходящим солнцем" — красный кружок моркови, одиноко положенный на белый рис.

К полудню в деловых кварталах Токио появляются велосипедисты. Каждый рулит лишь одной рукой, а в другой держит поднос, на котором в несколько этажей наставлены миски. С непостижимой ловкостью лавируют эти подростки в густом потоке автомашин — виртуозный номер, с которым вполне можно было бы выступать в цирке. Здесь это быт. Посыльные из харчевен доставляют обед тем, кто трудится за ультрасовременными фасадами из алюминия и зеленого стекла.

Служащие, сидящие в огромном банковском зале, получают разное жалованье. Но часто и клерки и столоначальники одинаково довольствуются миской дымящейся лапши.

В целом люди стали питаться лучше. Все чаще можно встретить горожан, завтракающих на улице четвертушкой молока и булкой — правда, это в большинстве люди одинокие, бессемейные. Статистика отметила рост потребления мяса. Японец съедает его за год столько же, сколько англичанин или француз за месяц.

Перемены могли бы куда больше затронуть питание среднего японца. Но все же они налицо. А вот жилищные условия если и изменились, то в худшую сторону. Это — самое болезненное место в быту японца и самая разорительная статья в его бюджете.

Кажется невероятным, но это так: трудовая семья вынуждена тратить на жилье, как правило, не меньше, чем на питание, а иногда и больше.

Житель японского города знает, что сильнее самой изощренной рекламы действуют на воображение листки бумаги, белеющие на фонарных столбах. Кого из жителей Токио не бросали в дрожь эти самодельные объявления о сдающихся комнатах: "четыре с половиной татами"… "шесть татами"… — и номер телефона.

Татами — это плотный, пальца в три толщиной, соломенный мат из простеганных циновок. Размер его соответствует месту, на котором может улечься человек: немногим более полутора квадратных метров. Из таких матов состоят полы японских жилищ, они же заменяют собой стулья, кровати и прочую мебель. На татами ставится лишь низенький столик. Но вечерами его прислоняют боком к стене, вынимают из стенного шкафа тюфяки, одеяла, и тогда вся площадь комнаты может служить постелью.