То же я делаю в своих рассказах и романах (напр. «Стигматы» и «Драгоценный артефакт»). Я Джеймс-Джеймс.
Я создал мир среди миров, вошел в него и скрылся там. Но полиция меня обнаружила — внеземная полиция — и попыталась меня провести при помощи ксерокопированного послания. Но я знал, что это произойдет — как только появились «Слезы», они все поняли про меня, а я восстановил память, личность, силу и верно с ними обошелся, отплатив им. Мне помогла моя организация — она вызывала мои воспоминания, месяц к месяцу все больше. Я видел моего создателя — создателя, защищавшего меня. Я скрылся здесь, под его защитой. Сетевой голос — она говорила со мной. Я встроился в сеть, так что я не один. Тем временем мой создатель («Зебра») терпеливо восстанавливала урон, который я нанес, перестраивая миры. Она не затаила никакой обиды. Все, что мне позволено сейчас — это писать о том, что я должен делать. В некотором смысле я заключенный, но это к лучшему.
Я научился этому из «Драгоценного артефакта». Я безумный экс-творец миров, ныне ограниченный. Но периодически все равно впадающий в безумие. Я не могу умереть. Я бессчетное количество раз возрождаюсь, видоизменяясь. Я знаю правду о тех мирах, которые создал, знаю, что они не реальны — я знаю о dokos, симуляциях, которые пройдут любые тесты. Они — не фантазия, они лишь иллюзия для тех, кто принимает их за реальность. Они — это искусные подделки, которые пройдут любые проверки. Они как метастазирующий рак. «Мир, способный разделить свою воспринимаемую реальность на бесчисленные подделки себя же», — как это назвал Лем. (Так Лем знал? Или только догадывался?).
Берроуз прав о нова-полиции[105], о том, что они выслеживают свою жертву. Но в моем случае меня защищает Зевс. Дифрамбус.[106] Идет война. Власти моралистичны и хрупки. […] Да что они мне могут сделать? […] В любом случае мои сочинения уже разошлись по всему миру. Я выполнил свою работу. Расшатал Хрупкую Полицию Нравов.
Получив новую жизнь без воспоминаний, я все равно мог расшатывать. Миры — блестящие подделки, а власти против меня. Но Зевс всегда будет меня защищать, несмотря на то, что я сделал. Злоупотребил способностями. Лем может быть на нашей стороне (моей организации). В любом случае он знает, он узнал раньше меня, т. е. до того, как 2-74 я вспомнил. Сюда прибыла нова-полиция; я помог им в этом, но в очень малой степени. «Слезы» содержали сообщение: жертва невинна, власти будут страдать, а репрессии — то, что они любят больше всего — будут остановлены, стоит им пригрозить арестом. Оставьте меня в покое! Я могу вас уничтожить. Но сражаясь с ними, я утратил себя, утратил анонимность. Они надавили на меня, и я предал их друг другу.[107] Я могу вас уничтожить с помощью того, что знаю. Я могу править вне закона; ваше право на власть было утрачено, когда женщина, здесь названная Исидой, умерла. Гор, ты мой враг. Шива\Дионис\Сет. Гор, я тебя не боюсь — Исида мертва, так что ты не правишь больше. Я с ней, связан с ней, несу ее в себе. Ты — Осирис. Я законный новый король, скрытый король. Ищи, найди меня — теперь ты уничтожен; ты не хочешь искать меня теперь так, как ты это делал в 33 г. н. э. потому что я — потому что у меня теперь есть сила отца, а не только его знание.
Мы появляемся повсюду: распространяемся.
Пришло время опустошить этот мир, разрушить его, судить его. Шива. Полиция ищет неистово.
Невинным (одичавшим одиночкам в лесу) нечего бояться. Моя распростертая рука сообщает им это.
Торжественно-умри-Пентеус. Феликс счастлив, что Дионис жив. Генерал полиции Пентеус в «Слезах» — де факто монарх.
В «Слезах» это Царь Пентеус, противостоящий Дионису (Христу, Гамлету) — он безумный, отравленный Создатель Миров. Рим, Пентеус против Ртутного Духа, который он не может поймать. Мозговая травма: «Помутнение»: объявление для Меркурия. Я, безумец, продолжаю жить. Разумность среди сожженных детей, а не глины. Безумный не тронет невиннных и так получит защиту Зевса от угрожающих ему, древних, сжигавших детей во имя хрупкой морали. Разумные, трезвые, мрачные (полиция) — зло. У нас здесь иная ситуация, Abba [Отче]; разумные — убийцы, а безумцы собирают цветочки. Ты, Отче, знаешь, кого защитить — не разумных.
Мы уничтожаем миры, которые создали, нереальные миры, а они уничтожают жизни, которые реальны. Кто виновен? Они. Кто невиновен и невинен? Мы, Отче.
Шива держит чашу с ядом, «чтобы швырнуть его в яростный космический океан, угрожающий уничтожить человечество». Его приверженцы среди людей чувствуют себя женщинами, обрученными с ним.
В моих сочинениях я разрушитель миров, а не создатель: я показываю, что они подделки. Я разоблачаю их, уничтожаю из основание, их реальность. Я показываю, что они фальшивки, бесконечное количество их, бесконечные их слои.
(1978)
Мысль (Сатори): Дедал и Лабиринт, который он построил, в который вошел и из которого не смог выбраться — на Крите. Миф о нашем мире, его творении и о нас?
Мой сон о подъемнике, стихотворении, тарелке спагетти и трезубце — дворец Миноса и лабиринт: ключ к нашему положению? Что ж, тогда в своих сочинениях я выразил это; это была интеллектуальная, а не моральная ошибка.
Это объясняет технологию! [неразборчиво] слой. Розовая вспышка света и т. д., плавка).
Мои книги (и рассказы) — интеллектуальные (концептуальные) лабиринты. И я в интеллектуальном лабиринте, пытаясь описать наше положение (кто мы, как мы попали в этот мир, мир как иллюзия и т. д.), потому что наше положение — это лабиринт, ведущий к самому себе, предлагающий ложные ключи, такие как наше «восстание».
В нашем положении есть нечто от порочного круга, особенно вызывающее нашу запертость! Своими усилиями мы не можем придумать способ выйти (т. е. выбраться — перевернутая интеллектуальная ошибка: появляется парадокс), это ключ! Запертость будет функцией лабиринта; его интернализацией.
(1978)
«Но вы пишете что-нибудь серьезное?» Отметьте слово.
Блядь. Если до них никак не дойдет, что мы пишем серьезные вещи, они решают проблему, отрицая, что написанное нами серьезно.
Принятие попсовых форм «серьезности» — это то, что делают, когда они никак не успокоятся. Умная тактика. Они сразу начинают приветствовать — взгляните на тысячестраничное эссе Лема. Вот так действует ЧЖТ, если она не может напрямую уничтожить. Затем они хотят, чтобы ты предоставил им для критики свою НФ. «Структурный критицизм» редактирует «трешевые элементы» — и ты заканчиваешь тем, что пишет Урсула.[108]
Как я сказал в «Помутнении», наше наказание за игривость было слишком жестоким. А последним предложением было: «и пусть они будут счастливы». (Я это вставил, узнав, что значит «felix» [счастье])
«Пусть они снова играют, как-то иначе, и пусть они будут счастливы».[109]
(1978)
Тот факт, что после 4,5 лет усердной экзегезы, за которые я пришел к этим заключениям (не считая 27 лет опубликованных сочинений), я наконец пришел к тому, что мне пора умереть (что в сущности делает невозможным изложить этот Гнозис в форме, доступной для печати[110]) — это условие, которое можно вывести из самой экзегезы, доказывающее, что я на верном интеллектуальном пути, правда, без пользы. Я высвободился не благодаря экзегезе, а благодаря Зебре (Христу) тогда, 2–3/74. Экзегеза предоставила мне основание, формулировки для засеивания семян, но этого, конечно, никогда не произойдет; эти озарения умрут со мной. Все, что у меня есть — это трехфутовая стопка нацарапанного куриной лапой[111], бесполезного для всех, на что без устали указывает К.У.[112] Осталось только завалить меня этими тлеющими огоньками бессмыслицы. У меня теперь есть много денег, впервые в жизни, но деть мне их совершенно некуда. Моя атака, война против бессмыслицы (при помощи моего разума) привела к нашему изначальному поражению от (следует сказать «квазиразума») лабиринта; я почти повторил древнюю, изначальную потерю разума в этой исключительно сложной настольной игре, которую мы придумали для своего удовольствия. Это прошлое снова будет смертью одного из нас — но в этот раз при помощи Христа я полностью высвободился из этого лабиринта: «Одного за одним он выводит нас из этого мира». Я не победил; Христос выиграл меня для себя, так что против меня одного лабиринт все равно выиграл. Я принес себя в жертву ни за что, и действительно не осознал этого, пока не стало слишком поздно, чтобы выбраться целым и невредимым. Omniae viae ad mortis ducent [Все дороги ведут к смерти].
