— Что ж это вы так уж избегаете? — иронизировал доктор.
— А по эстетическим соображениям.
— А-а…
— Ай-я-яй, доктор! Опять вы только об одном думаете… Я имел в виду более этическую сторону эстетического.
— Павел Петрович! смилуйтесь над дураком… Этика-то тут при чем?
— И очень даже при чем, молодой человек! Почему бы, вы думаете, и у феникса, и у сфинкса, и у кентавра, и у русалки человеческие именно голова и грудь, а конец, извините, не человеческий?
— Ах вот какая ваша этика! Опять антропоморфизм… опять апартеид животного мира! А если наоборот? тело человечье, а голова как раз животного?
— Так не бывает.
— Бывает, бывает! — ликовал ДД. — Вспомните хотя бы тот же Древний Египет… Не помните, как его зовут, с птичьей головой?
ПП сделался скорбен и очень замолчал. Иронический ДД с удовлетворением развивал тему — все, что только мог вспомнить… Мол, все-таки сфинкс — мужик и русалка — не рыба, а кентавр точно мужик, потому что у него борода, хотя бывают и женщины с бородою, но стоит только заглянуть кентавру под хвост, то он так и так мужик — и как человек, и как конь… интересно, в таком случае, было бы знать, кого он предпочитал, кобылиц или…
Нет, не стоило ДД так гулять!
— Предпочитал-то он, конечно, женщин, — со знанием вопроса констатировал ПП и тут же взвился свечой, как ласточка, осененный идеей… — Сме-е-е… сме-е-е… сме-е… — проблеял он. — Да, был такой бог смерти, и звали его Пта. И он был оттуда, а те, которым вы все под хвост заглядываете, те — отсюда, от нас с вами. Вот тут-то и этика! Есть граница, а никакого такого главного признака нету! Нету вашего главного признака — вот что! Так и у смерти — его нет.
— О чем, позвольте, мы спорим? — вклинился доктор.
И лучше ему было не вклиниваться. Не ласточкой — коршуном, ястребом пал ПП в одном лице:
— А мы и не спорим — мы воспитываем. Спорить одному еще вреднее, чем пить одному. На букву А — а-лкоголизм, а на букву О — …
ДД насупился.
— Вы все поэтизируете, Павел Петрович… Вы себе внушили, что поэзия точна. А поэзия как раз и есть самая неточность. Это такой набор неточностей, поэзия. Она, если хотите, виртуозно неточна. И птица опирается не о стихию, а о предмет, о воздух, который она сжимает махом крыла, опираясь воздушным столбом о землю, о землю, как мы с вами. Не в стихии, не в смерти она витает, а жить, то есть жрать, хочет, вот и летает. А то, как вы изволили выразиться, что они садятся пожить вне смерти воздушной своей, — совсем чепуха, поскольку многие из них даже совокупляются прямо в воздухе, то есть живут, как принято это вежливо выражать.
— А что, совокупляться, как вы изволили неприлично выразиться, — это, по-вашему, разве не умирать? Что еще более подобно смерти, чем этот окончательный восторг? Разве в том же похабном, вежливом просторечии не словом «кончать» это называют? «Жить» и «кончать» — разве вы не слышите?
— Вы рассуждаете как самец, Павел Петрович.
— А кто я такой, чтобы рассуждать иначе?
— У самки может быть другое мнение.
— Что ж, самка, может быть, и есть сама смерть. По крайней мере, мы в ней умираем каждый раз. Не вы ли только что говорили о конечности жизни отдельной особи, о несчастных рыбах и пауках, умирающих в момент исполнения назначения? А это, заметьте, все чаще самцы. И самка сплошь и рядом исполнительница приговора. Мы, самцы, все-таки имеем отдаленную догадку о смерти на опыте нашей любви, они — не-е-ет! Нет, им неведомо это. Это мы смертны, а они бессмертны. Бессмертны, потому что именно они смерть и есть. Они однородны и вечны. Они древнее нас. Они дремали, были в той вечной и абсолютной ночи, ДО света. Это нас не было. И не будет. И не надо!
— Мефистофель вы мой! — рассмеялся ДД. — Неужто и вам они так досадили? Они же как-никак именно ваше орудие…
— Фауст вы мой… Они достанут и Царя Тьмы… Вот опять, видите, как я прав: он ведь царь чего? Тьмы-ы-ы! Не забыли ли мы, дорогой доктор, о нашем единственном утешении? — И ПП посмотрел на свет темную бутылку, чтобы определить, насколько он не забыл.
— Не забыли ли мы о море?
— Почему забыли… вот оно. — ПП указал на гладь столь щедрым и небрежным жестом, будто по этому мановению оно и возникло. — Море — это всегда пожалуйста.
Мы опустим их долгое препирательство на тему, что лучше: сначала выпить, а потом искупаться (ПП) или сначала искупаться, а потом выпить (ДД), поскольку изначально ПП был только за то, чтобы выпить, полагая, что чача выравнивает температуру тела и окружающей среды и быстрее и точнее, чем иные водные процедуры, а ДД полагал совсем чудовищную вещь: что лучше искупаться и вообще больше не пить, за что и поплатился тем, что выпил и до и после купания, а ПП поплатился одним лишь купанием. Причем ДД плавал долго и брассом, а ПП — мало и саженками.
— Вот вы говорите о природе брезгливости, — говорил ПП, блаженно обсыхая, — что это некая генная память об источнике болезни, природный страх, по изначальному незнанию преувеличенный. И я с вами согласен, что преувеличенный. Так же, как и согласен с вашим научным заключением, что несъедобного мяса, тем более ядовитого, в природе нет: белок и есть белок. Я бы даже открыл курсы по небрезгливости для кажущихся себе просвещенными людей, пусть поползают по ним безобидные ужи и тарантулы… — По-видимому, в доказательство и того и другого он тут же поймал комара и на глазах у доктора съел его. — Пусть лучше почаще моются и носки стирают. И все-таки у этой брезгливости перед мышами и пауками другая, чем вы говорите, природа. Это не врожденный страх особи, а подсознательная неприязнь всего вида: ОНИ — крысы, тараканы, пауки и пр. — НАС переживут. То есть когда мы себя сами же изживем, ОНИ останутся населять нашу землю без нас. А кто сказал, что земля наша, а не их! Они — древнее нас, они все и всех до нас пережили, это и есть ИХ земля, а не наша. Дельфины, те нас не переживут… Их-то МЫ переживем, без них — еще хуже станем. Не с тем же ли ужасом звери смотрят на нас, как мы на насекомых. Один лишь дельфин находит в себе силы еще доверять нам. Потому он и умнее человека, что — добрее…
ПП вздохнул. И тогда встрял ДД:
— Если вы постоянно прибегаете в своих построениях к понятию Творца, то возникает распространенный вопрос о несовершенствах Творения, о наличествующей в нем системе зла. И, предвидя уже некоторые из ваших доводов и исходя из вашей системы координат, вношу поправку в ваши рассуждения о брезгливости, с которыми, в принципе, не могу не согласиться, а именно, что «брезгливость» есть более частное понятие, чем «гадливость». А «гадливость», как вы бы тут же сами рассудили, происходит от слова «гад» — слова достаточно исконного в русском языке и выжившего в точности лишь в зоологической науке. Так вот, не помню, как там точно в Ветхом Завете, вы меня поправьте, пожалуйста, но было там нечто о «семи казнях египетских», куда и змеи, и насекомые входили. То есть если они и творения Божии, то несколько двусмысленные, для кары. А потому понятие «гадливость» получит менее поверхностный, чем «брезгливость», и более фундаментальный вид.
ПП сильно помрачнел в связи с этим очевидным упущением. Он мог бы, конечно, для блеску, рассказать ДД свою индейскую легенду о Никибуматве и Эсчегуки о сотворении мира, поскольку ДД еще не имел возможности ее слышать, но не таков ПП, чтобы повторяться в принципе. И вот как он повернул:
— Что касается несовершенств Творения, то мы еще не достигли той точки сюжета, когда я буду способен вам это изложить и когда вы будете способны воспринять. Многое станет понятно тогда, когда все наконец поймут, что вовсе не человек от обезьяны, а обезьяна от человека произошла.
— Как так? Уж не имеете ли вы в виду?..
— Нет, не имею. — ПП встряхнул бутылку и сделался суров. — Это наша с вами вина, доктор. И гадливость с брезгливостью на нашей с вами совести. Нас прельщает то, что освещено, и страшит то, что в темноте… — Сказав так, ПП развернул перед взором ДД широкоплавным движением вид на посиневшее слегка море и угрожающим пальцем указал вниз, не то под землю, не то на дно морское. — Как видите, мы продолжаем тему, обнажая взаимосвязь всего. Конечно, Творец не сотворил буквально все на земле, кое над чем поработала и эволюция. Возможно, иногда он и отвлекался от земных дел, на часок, но кто скажет, чему равен Час Бога? И когда работала только эволюция, она не улучшала Творение, а лишь обнажала и преувеличивала всякую ошибку в нем. Творец поработал на зависть. А после Него Зависть работала на Него. Зависть с заглавной буквы, и вы знаете, чье это имя… Эволюция насыщена завистью, как плод соком. Возьмите всех этих динозавров и бронтозавров, растоптавших Землю не хуже человека… Эволюция способна накопить только катастрофу, когда в Свой Час Творец обратит внимание на Свое Творение. Господи! кака-ая нас ждет ка-атастро-о-офа…
