– А вот если я назначу вам две встречи в этом кабинете, Константин Александрович, это будет означать, что я признал вас «условно вменяемым». И что я начинаю курс реабилитационной терапии, – угрюмо прибавил Кваснов.

А когда Растов взялся за ручку входной двери, заметил еще более угрюмо:

– И вот еще что… Я бы, наверное, тоже этого Куллэ отделал.

Военпсихиатру Растов, конечно, немного приврал.

Да, ему нужно принимать новые танки. Но это будет только завтра утром, 5 августа. А на сегодня его рабочий день уже закончен. И его задача – впустить в свой коттедж новую домработницу, Марию Федоровну, неотлучно сопровождаемую ее прытким универсальным роботом-уборщиком.

Причем не просто «впустить», а дать ей кое-какие указания эстетического и процедурного свойства.

И про цветы, чтобы пошла выбрала самые-самые. И про доставку из магазина особых крымских вин, и чтобы обязательно был итальянский мускатель. И про кейтеринг из ресторана «Салют», пусть все три раза перепроверит и этим рвачам в поварских колпаках перезвонит. И про новое постельное белье, атласное, цвета молочного шоколада, пусть стелит. Это белье когда-то выбрала для Растова мать, но он, конечно, поленился его даже распаковать, пользовался казенным. Но теперь уж сам бог велел…

Все это страшно важно. Куда важнее докторских аттестаций.

Потому что завтра вечером этот коттедж посетит не кто-нибудь, а Нина Белкина, любимая женщина майора Растова. Все должно быть безукоризненно, уж больно она капризная.

Тем более есть некий вопрос, который пора бы с Ниной обсудить. И даже кольцо куплено…

Ожесточенно хрустя гравием, Растов шел по дорожке быстрым шагом амбициозного молодого командира.

После войны его неприязнь к «зажравшейся Кубинке», с ее подогреваемыми унитазными сиденьями и фигурно стриженными самшитами, чудесным образом поутихла. Может, он просто привык и полюбил уют. А может, приезды Нины одухотворили этот благополучно-унылый край и сделали его чем-то вроде дальней окраины яркого языческого рая взаимно влюбленных…

Когда инструкции Марии Федоровне были даны, он почувствовал себя необычайно уставшим. «Как будто кросс в полной выкладке пробежал…»

Да, ничто не утомляло Растова сильнее, чем думы насущные о домашнем хозяйстве.

Поэтому когда на горизонте нарисовался начальник разведотдела полкового штаба Коробов и предложил майору сходить в непритязательную пивную «Морской прибой», расположенную прямо за выходом с территории части, Растов обеими руками ухватился за эту возможность расслабиться. Хотя с Коробовым, похожим на обритого налысо немецкого садового гнома, никогда особенно близок не был.

Не успели они взять по пол-литра «Ячменного колоса», как оказалось, что за соседним столиком выпивают взводные растовской роты: Ченцов, Галушкин и Осокин.

К 19.00 они уже набрались преизрядно. На основании этого Растов заключил, что ужин бравые лейтенанты, как и он сам, решили из развлекательной программы вымарать, ограничившись жирными, как ад, кулебяками из русской печи, печеным чесноком и панированным в ржаных сухарях козьим сыром.

Растов чинно ответил на приветствия взводных и воткнулся в свою кружку, ожидая, когда же Коробов, любитель расписывать под хохлому деревянные ложки, включит свою коронную пластинку: «А вот я вчера погляди, чего изобразил».

Однако вместо фотографий ложек, мисок и подносов Растова ожидала другая скучная тема: отпускная.

– Когда отпуск, Костя, не знаешь? – спросил Коробов, задушевно глядя в глаза товарищу.

– Откуда мне знать? Да и вообще, кто из нас разведка? Ты. Вот и разведал бы!

– У этих разведаешь… – вздохнул Коробов, обиженно глядя на потолок, словно именно там засели «эти», то есть начальство. – Понимаешь, мне важны даты…

– Ну, брат… Всем важны.

«Ячменный колос» отколосился как-то не совсем по правилам – он был не шибко свежим, да еще и с каким-то сладковатым, неправильным привкусом. Растов некультурно скривился и вернул непроглоченное пиво в бокал. Сделал знак бармену. Мол, что за нафиг?

А вот Коробов не привередничал – он был увлечен наболевшим.

– Костя, объясни хоть ты мне… Почему они нас в отпуск-то не отправляют? Мы же воевали? Воевали. Хорошо воевали? Да просто отлично, как по мне! Замаялись? Страшенно! Мне вон каждую ночь кошмары снятся. До сих пор…

«Ему-то чего снятся? Сидел в штабе, пока я наступление до самой столицы Навзара двигал. И пока мы Стальной Лабиринт защищали – снова же, сидел во все том же штабе… Впрочем, он же из разведотдела… Кто его знает, может, из пленных клонов секреты выколачивал… Такими методами, что теперь кошмары снятся».

Филиппики Коробова тем временем лились неостановимо:

– …И? И ну? Где результат?! Не для Родины результат – с этим-то понятно. Для меня лично! Почему бы нас отдохнуть не отправить, а рубежи пока пусть кто-то другой покараулит? Некому, что ли? Вон, полные академии желторотых…

– Думаю, тут другое, – лениво сказал Растов. – Оно, конечно, есть кому. Но командование чего-то боится…

– Чего именно?!

– Да мало ли чего! Рецидивов каких-то… Неожиданностей! Если вдруг что, они же нас долго будут из отпусков выковыривать… А молодежь им поначалу такого навоюет, что мама не горюй… Будут потери… Пресса завоет про некомпетентность и перефинансирование…

Коробов тяжело вздохнул.

Все то, что сказал Растов, он, несомненно, понимал и сам, иначе никогда не дослужился бы до начальника разведотдела. Но так уж устроены люди, что им проще жить, когда очевидность очевидного признают не только они, но и все вокруг.

Взяли еще по пол-литра – «Медового особого». А потом еще по литру. А когда в визоре началась трансляция футбольного матча, Растов, вызывающе равнодушный к футболу, написал Нине исполненное огня и муки сообщение и поплелся домой.

За спиной Ченцов с Осокиным горланили неофициальный гимн бронетанковых войск.

«Пусть враг хитер, мы во сто крат хитре-е-е!»

Утро 5 августа началось для Растова обычным порядком.

Зеленый коктейль из блендера: ботва редиса, молодая валерьяна, шпинат, черника, банан.

Витамины и лекарства – по-разному таблетированные, разноцветные, разновеликие, похожие на ягоды с пластиковых ягодных кустов.

Пробежка по Каштановой аллее и назад, в общей сложности десять километров. Пробежка вышла вялой и какой-то сердитой, «на характере» (ведь все-таки вчера было пиво!). Одна радость – Куллэ со своим «Кунаширом» на глаза больше не попадался.

Затем душ. Контрастный. «И в чем-то даже страстный», – усмехнулся Растов, вытираясь.

Завтрак всухомятку и чтение почты, по большей части околорекламного содержания.

Сообщение, отправленное Нине. Страстное чуть более чем полностью.

Нина проснулась поздно, спала плохо, жаловалась, что совершенно не хочет идти на работу и что все валится из рук.

Да, военюрист Белкина вновь работала по специальности. Возилась с офицерами так называемой ДОА – «Добровольческой Освободительной Армии». Эту горе-армию величиной в пару батальонов подлые клоны на скорую руку сколотили из пленных, преимущественно руководствуясь соображениями не столько военными, сколько пропагандистскими.

«Но они же предатели! А ты их защищаешь», – глухо ворчал Растов.

«Но они же наши, русские предатели. А значит – достойны как минимум понимания», – отвечала Нина, сама кротость.

Нине было тяжело – и морально, и физически. Редкий ее рабочий день длился меньше 12 часов. Но, несмотря на ворчание и нытье, Растов знал: он любит ее именно такой, любит этот жертвенный блеск в глазах и неукротимую готовность «во всем разобраться», любит эти глаза, глядящие с печальным вызовом.

После Нины – разговор с матерью, несмотря на ранний час уже как будто нетрезвой («со вчера?»).

«Ты представляешь, есть надежда найти Кешу! Представляешь? Поступила информация, он на какой-то планете… Глагол! Ты такую знаешь?»