Добредя до бывшего баймака, ещё издали, Елейка увидела всех своих сестёр в полном сборе и при оружии. У Неважны в руках лук со вставленной стрелой. Дануха с клюкой на перевес. У Голубавы дрын какой-то в руках, а у Хохотушки собственный ребёнок. Не успела Елейка удивиться этому отряду, как всё поняла, увидев летящую к ней, как угорелую, Воровайку. Это она и тревогу подняла и их за собой привела. Отряд тем временем уже спустился на лёд и в разнобой, кто быстрей, кто, запаздывая, но все со всех ног бежали на встречу.
Дануха ещё издали начала выпускать пар, оря на всю реку:
- Ты какого уда творишь, мать твою? С какой качели на кол полезла?
Но видать на этом пар весь вышел, и она орать перестала, а может просто запыхалась, пока бежала и чтоб продолжить, ей следовала немножко отдышаться.
Наконец они встретились и остановились. Дануха тяжело дыша и наклонившись, всё же между вздохами не упускала возможности высказаться, но уже более спокойно:
- Сколько раз тебе, сучка малолетняя, орать в ухо, чтоб ты свою задницу не святила. Узнают про нас, звиздец всем придёт. Вы ж ещё щенки слепые. Не кусить не пёрнуть по-настоящему.
Но она тут же подавилась резким ответом Елейки и от того что язык припух и еле ворочался, получилось огрызнуться как-то по-звериному:
- Да не ори ты, Матерь. Глаза то разуй. Это я их как щенков порвала. Жаль мало было. Был бы десяток и десяток бы порвала.
- Ох, ё, рвалка - в щели ковырялка. А это чё? - тут же отреагировала Дануха, тыкая клюкой в раненную ногу, - а ежели б точней попал? Титька ты с ушами.
- Да..., - и Елейка смачно вы материлась, лишь после чего бурча добавив, - вот язык прикусила это да.
На что Дануха тут же надулась и рявкнула на неё, замахиваясь клюкой:
- Я те по матькаюсь, по мордасам то.
Елейка инстинктивно сжалась, хотя и знала, что не ударит.
- Да точнее некуда, - встряла в их разборку, подошедшая Голубава, задирая Елейкин подол и осматривая рану, - попал точно, куда целил. Он её не убить хотел, а лишь подранить. И рана плёвая и не убежишь.
Дануха тут же зашипела на Голубаву, как гусыня над гусятами:
- Не тронь. До места доберёмся, там вынем, а то по дороге на кровищу изойдёт.
- Да там и исходить то нечему. Крови совсем маленько вытекло. Больше вымазалась. Ну как свинья.
Елейка утёрла лицо, посмотрела на измазанную кровью руку, оглядела забрызганную шкурную накидку.
- Да это ж не моя, Данух. Это того урода, что там валяется, - и она мотнула головой в направлении бабняка.
- А это ещё кто?
Удивлённый вопль Неважны, моментально переключил всеобщее внимание с Елейки на сани, где лежали три брёвнышка, белых, как снег и похожих на трёх замороженных и оголодавших мелких нежитей. Голубава оставив раненную наездницу в покое, быстро подошла к саням и недолго думая, освободила рты пленницам. Те неспешно пошамкали затёкшими челюстями, но не произнесли ни звука. Они просто тихо заплакали. Голубава накинулась на узлы верёвок крайней к ней молодухи, Неважна, забежав с другой стороны, принялась освобождать другую. Дануха тоже подойдя, с какой-то тревогой, просто их рассматривала. Только Хохотушка стояла поодаль, не подходя к саням и боязливо озиралась.
- Бабаньки, - вдруг жалобным голосом затараторила молодая мама, - может скроемся отсюда? А вдруг тут ещё кто есть? А то стоим тут все, как невесты на смотринах.
Дануха тут же встрепенулась и быстро огляделась вокруг, пронюхивая окружение. Голубава продолжая развязывать узлы тихо спросила пленницу:
- Сколько их было?
- Двое, - прошептала одними губами девка.
- Хохотушка права, - твёрдо скомандовала Дануха, - уходим в лес. Неважна, конём править сможешь?
- Не надо, - тут же остановила её Елейка, - это не конь, а кобыла и она сама за мной пойдёт, без правил.
Елейка пустила Злыдня вперёд и лошадь действительно тут же пошла за ней следом. Голубава с Неважной запрыгнули в сани, а Дануха с Хохотушкой, от греха по дальше, сразу пустились к берегу, через камыш.
Сани в лес далеко завести не удалось, лес больно густой был, но спрятать за раскидистым кустом, что рос на краю, спрятали. Тут же сбросили с саней и прикопали снегом труп. Первого, как узнала Елейка, ещё раньше в баймаке в яму оттащили. Неважна вывязала из саней кобылку, и та послушно потопала за Злыднем и Елейкой. А вот развязанные девки, самостоятельно идти не смогли. Толи так ноги затекли, толи обессилили совсем оголодав. Каждая из сестёр, ну кроме Данухи, которая решила лучше пацана мелкого понести, а полудохлую девку на Хохотушку сбагрить, схватили под руки по молодухе и двинулись в селение.
Придя в лагерь, все занялись делами, притом разделились даже не сговариваясь. Дануха, уложив дитя на свою лежанку и поручив мальчонку Домашней Деве, тут же занялась при хромавшей Елейкой. Голубава затащив пленниц в баню, начала суетиться с её растопкой. Неважна отвела коня и новую лошадь к Злыдню в дом, где принялась снимать испачканную кровью накидку и за одно обоих почистила, охапкой травы. С Елейкой, Дануха справилась быстро. Протолкнула стрелу дальше по ране, чтоб наконечник вылез из ноги полностью, применяя при этом успокоитель боли типа "заткнись срань безмозглая, а то клюкой по матюкальнику, зубы в разны стороны". Сломала и выдернула стрелу. Наложила трав заваренных и до каши столчённых и туго перевязала, выдав в заключении, чтоб та "уёть к себе в нору", нечего, мол, тут у неё пол меховой пачкать. Это, до сладостной боли, знакомое ворчание вековухи, было лучшим лекарством для раненной и она, повеселев, похромала к себе в шатёр, услышав вдогонку:
- Залезь на лежанку под шкуры. Ногой не дрыгай. Я мигом сварю кой чё, принесу, похлебаешь.
Елейка ничего не ответила, лишь улыбнулась, как будто ей что-то очень весёлое сказали. Откуда-то навалилась усталость и действительно захотелось зарыться в шкуры и уснуть. Придя в шатёр, она скинула уделанную в крови одежду прямо на пол. Сил на неё у Елейки никаких не было и залезла под одеяло, замерев и нагревая место. Вскоре пришла Дануха и принесла горячий отвар, сунув миску раненной и усевшись на край лежанки, начала допрос:
- Ну, давай, сказывай.
И Елейка рассказала. Как вышла из леса, как увидела ара с копьём за камышами, как чуть ли не ползком по Данухиному огороду ползла, чтоб камыш обогнуть да хоть одним глазком взглянуть, что он там делает. Потом как её подстрелили и как она начала их убивать. Особенно долго и в подробностях она, захлёбываясь от восторга, рассказывала Данухе полёт стрелки в глаз. Этот красочный рассказ во всех деталях, занял у неё столько же времени, как всё остальное вместе взятое. Наконец она выдохлась и обмякла с выражением счастья на лице. Дануха погладила её по голове, сказала "спать" и ушла. Елейка уснула ещё до того, как вековуха успела покинуть её шатёр.
С освобождёнными пленницами всё оказалось намного хуже. Пока Голубава растапливала банный камень и освобождала их от жалких остатков одежды, Хохотушка носилась из бани на общую кухню, что была в шатре Данухи и обратно. Варила травяные с ягодами отвары, и чуть остудив, отпаивала каждую. Кроме того, что девки были до нельзя истощены, а ещё оказались обмороженными. Тут забегала и Голубава. Принесла из кладовой жир звериный и принялась их всех мазать. Обмороженными были лица и руки, особенно носы и уши, а остальные части тела лишь слегка прихватило. Пришлось баню тушить, а то от жара они бы совсем загнулись. Пришла Дануха, подключилась к оживлению полудохликов. Отвары, мази, примочки, отвар из птицы, для подкрепления. А как оттаивать начали, так и вовсе в горячку бредовую пали. Их по одной в шкуры закатали, шапки на головы нахлобучили, а они в бреду мечутся, стонут, воют, а в себя не приходят. Вот когда Дануха пожалела, что Данавы под рукой нет. Он хоть и "колдунок" недоделанный, а в лекарских делах, да в отраве всякой, по более их всех вместе взятых понимал, но Данавы не было и приходилось крутиться самим.
