- Убью, дрянь пархату, - и стала шарить глазами по земле, в поисках Воровайки, но её уже и след простыл.
Сорока объявилась лишь к полудню. Скача где-то на площади, что в центре баймака меж бабьих жилищ и стрекоча во всю сорочью глотку, она поднимала тревогу. Дануха услышала её расхаживая по краешку прибрежной воды босыми ногами и шепча заговоры на излечение отёкших ног. Услышав истеричный ор Воровайки, баба встрепенулась, с силой закрыла глаза, как бы переключаясь на какой-то другой ведьменный режим восприятия окружающего мира. Дёрнулась назад, как от удара, повертела головой в поисках клюки, что была воткнута в песок и схватив её торопливыми шашками поспешила на пригорок, что отделял реку от площади. Подъём был в общем-то не так и крут, но для неё сейчас он казался чуть ли не вертикальной стеной. Обычно спускалась и поднималась она дальше по берегу, где подъём был более пологим, но сейчас из-за спешки ринулась на прямую. Чувство опасности, притом смертельной опасности, гнало её наверх по кротчайшему пути. Подниматься пришлось чуть ли не на карачках, одной рукой опираясь на клюку, другой опираясь на землю, поэтому даже заслышав непонятный грохот и резкий девичий визг, Дануха ничего разглядеть из того, что там творилось не могла. Лишь вскарабкавшись наверх, запыхавшись, она смогла распрямиться и первое, что увидела, заставило её вообще перестать дышать. На неё неслась огромное чёрное мохнатое страшилище, издающее тяжёлый грохот, от которого даже земля дрожала, как в испуге. Оно в одно мгновение поглотило её в безмерную и абсолютно пустую черноту, в которой баба повисла в чёрной, липкой паутине. Почему именно в паутине, Дануха таким вопросом не задавалась. Она просто поняла, что попала именно в неё, потому что помнила, как во что бы то не стало пыталась отклеиться от этой дряни, но та держала её крепко, да так, что баба даже пошевелиться не могла...
Паутина, паутинка, кружевное полотно. Большуха стояла в чёрной пустоте, но от чего-то точно знала, что стоит на пороге своего дома, а перед ней, склонив голову в той же пустоте стоит Тихая Вода, одна из тех двух прошлогодних невесток, купленных его сыном, родовым атаманом Нахушей в каком-то дальнем баймаке. Особых нареканий на неё не было. Нормально забеременела, нормально выносила, родила, как не первородка вовсе, вот уж годик кормила поскрёбыша. Хорошенький ребёночек рос, ничего не скажешь, здоровенький. Хорошей бабой будет, послушной, подумала тогда Дануха, принимая из её рук ярко красное яичко и тут же на ощупь ощутила какую-то странность, неправильность. Пригляделась. Ба! Дануха хоть и вековухой числилась, но на глаза не жаловалась. Зубов было мало, а глаза были на месте, и остры, и зорки. Поэтому много труда не составило разглядеть на подарочном яичке тонкую, ажурную сеточку. А как покрутила в пальцах, да рассмотрела, поняла, что на яйцо искусно приклеена паучья паутина. Да так ладно, что не разрыва не видать, не стыков.
- Лепо, - похвалила её Дануха, продолжая разглядывать неведомую поделку, - кто это тебя науськал?
- Сама, - елейным, мягко стелящим голоском ответила невеста, - правда не с первого раза, но я упорная.
- Глянь-ка, сама. Ну, чё ж, упорна, приходи на Моргоски, - при этом Дануха слегка кивнула головой, намекая на подобие поклона.
- Благодарствую тебе Матерь рода, - тоже кланяясь, но уже низко в пояс, поблагодарила молодуха.
"Ну, чё ж. Подмазала, как подлизала", подумала про неё тогда Дануха расплываясь в хищной улыбке и опять лишь изображая поклон. Невестка испарилась...
"Моргоски" или "Моргасье" проводился на новолуние после Родовой седмицы, попадая примерно на средину мая сегодняшнего календаря. Одна из самых жёстких бабьих пьянок, проводившаяся на берегу реки без каких-либо ограничений в одежде и головных уборах. В этот период все роженицы по баням сидят в сорокадневном карантине, поэтому приглашались только бабы, не попавшие в прошлогоднюю Купалу на приплод, а также устраивались специальные свободные места для особых гостей - Речных Дев. Эти Девы кардинально отличались от прочих Дев-нежитей Святой Троицы, потому что нежитью не являлись. Они были полужить. Нежить была сущностью природной, а полужить - рукотворной. Бабы бабняка плодили Речных Дев в своей реке сознательно и как вы понимаете, если их не разводить, то искать их в реках бесполезно. Сами по себе они не заводятся. В отношении к человеку, как и любая нежить - биполярна. Речная Дева, в отличии от других полужитей, создаваемых бабами персонально себе в помощь, была не индивидуальное, а коллективное порождение. Она создавалась бабняком в целом и конкретной хозяйки не имела. Рацион питания - коллективные бабьи эмоции единения ("стадные эмоции"). Если уж весёлость, то всеобщая, если страдания, то всем бабняком. Рождённая единением, единением и питалась. Бабы сознательно и целенаправленно разводили Речных Дев с одной единственной целью: для рожениц и новорождённых они были удельщицами, т.е. правителями судеб, одаривая "особыми" судьбами и влияя на будущее младенцев непосредственно. В этом смысле Речная Дева была уникальным созданием, единственным, кто мог исправить то, что никому более было не дано - будущее. Волосы у Речных Дев рыжие, с красноватым оттенком и были живыми, т.е. существовали отдельно от хозяйки. Они вечно шевелились и переплетались между собой, поэтому Дева постоянно была вынуждена их поправлять и расчёсывать. Невежественные потомки их часто путали с нежитями Святой Воды - Водными Девами сгребая всех в одну кучу, но Речная Дева принципиально отличалась от водных нежитей. Она могла "полужить" только в реке и ни в каком более водоёме, кроме реки. По мимо этого, в Семик Речные Девы покидали реку и могли гулять по суше, чего не могла сделать ни одна водная нежить, отрыв от воды, для которой, был равносилен самоубийству. Под гуляющих по земле Речных Дев так же подстраивались нежити Матери Сырой Земли, болезнетворные Лихорадки, встреча с которыми всегда для человека оборачивалась печально.
Речная Дева для мужчин всегда являлась голой, для женщин в белой, длинной рубахе, но психооборотнями они не были, поэтому каждая была индивидуальностью. Отличались неописуемой красотой и вечной молодостью. На вид всегда одного и того же возраста. На земле в Семик их частенько видели на деревьях в лесу, качающихся на ветках, как на качелях или возле реки на ивах, либо на конопляном поле. К конопле они были всегда не равнодушны. Заходили в селения, в куты, бани. Если по пути попадётся одинокая женщина, не смотря на строгий запрет шататься в одиночку в это время, то они её гнали, хлестали всем, что под руку попадёт, рвали на ней одежду и т.д. Детей не трогали, наоборот, угощали непонятными на вид сладостями. К молодым мужчинам ласкались и заигрывали с ними, порой до потери сознания последними, но, как правило, отпускали живыми. Не редко эти ласки доходили до секса. Но мужчинам надо было быть крайне осторожными, так как эти игры были буквально "на лезвии ножа". Они могли заиграть и до смерти, не со зла, а просто заигравшись. Могли до смерти защекотать или защипать, если обиделись или обозлились. Могли и напугать до смерти. А за тем вокруг покойника, как ни в чём не было, водили хоровод. Сексуальные отношения с Речными Девами для взрослого мужчины часто заканчивались смертью. Даже если он уходил от неё живым и довольным, то впоследствии умирал от тоски по ней или кончал самоубийством, топясь. Встреча с Речной Девой вне Семика всегда была катастрофой. Если мужчина сталкивался с ней в реке, то как правило погибал. Губила его не Речная Дева, ей это было попросту не нужно, топили его её волосы, которые жили своей жизнью, и она им была не хозяйка. Они опутывали жертву и топили. Вырваться из них было невозможно. Бабняк разводил Речных Дев как раз для этих дней. Хоть на Моргоски Девы из воды ещё не выходили, но считалось, что именно на этой бабьей пьянке они прислушивались к бабьим суждениям и планировали к кому из рожениц надлежит явиться на Семик в бани для правки судьбы младенцам. Именно на Маргосках подводили итоги Родам. Разбирали каждую роженицу по косточкам. Всё время беременности было усеяно различными табу и оплетено множеством правил и примет, верить в которые была обязана каждая. Кроме оценки хода беременности, особо тщательно разбирались непосредственно роды. Бабы безоговорочно верили, что от того как роженица рожает зависит будущая жизнь ребёнка. Вы никогда не задумывались почему до сих пор при родах старые акушерки, ещё не забывшие старые традиции, запрещают роженицам орать и пугать плод, отчаянно прорывающегося к свету жизни? Предрассудки? Суеверия? Как знать.
