Просят меня и моего мужа оба — и Титова, и Балк, чтобы мы поговорили за них Анне Васильевне. Мы как-то улучили удобное время, говорим ей: "Зачем вы томите и вашу дочь и Балка? Отчего вы не дадите своего согласия?".

15 Рассказы бабушки

Ну, уломали наконец старуху, согласилась, приняла предложение, дала слово, помолвила, начали приданое делать — и что же? — вдруг опять на попятный двор. "Не хочу этого замужества".

Да так и тянулось дело до 1822 года, пока наконец в самом деле не обвенчали помолвленных!

Никогда я не могла понять, для чего Анна Васильевна так тянула это дело и терзала и дочь свою и ее жениха; и никогда ни Надежда Васильевна, ни Балк не позволили себе пороптать на мать или пугнуть ее, что так как дано слово, то можно обойтись и без согласия, как иной раз теперь рассуждают молодые люди.

У Павла Михайловича Балка был старший брат Захарий, о котором я только слыхала, но никогда его не видывала, и две сестры, Аграфена и Анна Михайловны. После смерти своей матери они переселились из Москвы в Воскресенск, что возле Нового Иерусалима, и там жили до своей кончины. Аграфена Михайловна умерла последняя. У нее был собственный дом, не очень большой, но с огромным флигелем, в котором она давала приют богомольцам, приходившим в монастырь. Летом она любила сидеть на балконе или в палисаднике и сама, говорят, закликала к себе странниц, которым давали ночлег и пропитание. Она считала такое странноприимство делом богоугодным и очень печалилась, когда случалось, что не бывало странников или бывало немного. Будучи очень преклонных лет, она не могла работать ничего другого, кроме чулок, которых у ней было начато по нескольку пар, положенных в большую корзину. Вот она вяжет, вяжет, и вдруг спустит петлю; сама поднять не может, она и перестает вязать этот чулок и принимается за другой, пока опять не спустит петли, а поутру пошлет к соседке, у которой молоденькие дочери, и заставит всю свою вчерашнюю работу поправлять. Эти чулки она продавала и деньги употребляла на свой странноприимный дом, а иногда и чулки бедным раздавала.

Она была очень благочестивая старуха, богомольная, преумная и, говорят, преприятная в разговоре. Павел Михайлович [* Надежда Васильевна скончалась 12 февраля 1852 г… а Павел Михайлович — года два спустя; оба они погребены в Новодевичьем монастыре, с южной стороны теплой трапезной церкви.] очень ее уважал, каждый год раза два езжал с своею женой ее навешать.

В 1818 году мой новый дом на Пречистенке, начатый еще при жизни Дмитрия Александровича, был совершенно готов, и я могла туда наконец переехать на житье.

И радостно мне это было, и грустно, потому что не было уже в живых доброго моего друга.

Сестра Анна Петровна подарила мне на новоселье мебель красного дерева на всю гостиную и рояль моим дочерям.

В те шесть лет, которые прошли после неприятельского нашествия, Пречистенка опять застроилась, но оставались еще следы пожара. Напротив самого нашего дома, через улицу, на углу переулка, ведущего на Остоженку, был дом Шаховских, не наших, а других (князя Михаила Александровича, женатого на графине Головиной); до 1812 года дом был но улице; он сгорел, его разобрали и надстроили потом верх над бывшими конюшнями. Этот дом после того принадлежал Новосильцеву, вице-губернатору. а У него купили Толмачевы.

Дом Всеволожских, в свое время один из самых больших барских домов в Москве, тоже сгорел и оставался с тех пор развалиной, а рядом небольшой домик уцелел.

Всеволожские весело любили жить, и так как были очень богаты, имея золотые прииски (жена Всеволожского была, кажется, Бекетова или Мясникова, наверно не помню), то и давали большие праздники; это все было до двенадцатого года.

По левую сторону от нас, через переулок, бывший дом Архаровых купил Нарышкин Иван Александрович,3 женатый на Екатерине Александровне Строгановой, родной племяннице княгини Анны Николаевны Долгоруковой. Нарышкины и мы были прихожане к Пятнице божедом- ской и, незнакомые домами, были знакомы по церкви, или когда встречались где-нибудь в обществе, или у Долгоруковых.

Ивану Александровичу было лет за пятьдесят; он был небольшого роста, худенький и миловидный человечек, очень учтивый в обращении и большой шаркун. Волосы у него были очень редки, он стриг их коротко и как-то особенным манером, что очень к нему шло; был большой охотник до перстней и носил прекрупные бриллианты. Он был камергером и обер-церемониймейстером.

Жена его Екатерина Александровна была довольно большого роста, видная из себя, но в противоположность с своим мужем малообщительная. По своему отцу она приходилась троюродною сестрой князю Сергию Михайловичу Голицыну и этим очень кичилась.

Нарышкины имели трех сыновей и двух дочерей: Елизавету Ивановну, фрейлину, оставшуюся в девицах, и Варвару Ивановну, вышедшую, за двоюродного брата нашего Неклюдова (Сергея Васильевича), тоже Неклюдова, Сергея Петровича.

Старший из сыновей Нарышкиных Александр Иванович был видный и красивый молодой офицер, подававший большие надежды своим родителям, живого и вспыльчивого характера; у него вышла ссора с графом Федором Ивановичем Толстым, который вызвал его на поединок и убил его. Это было года за два или за три до двенадцатого года/

Этот граф Толстой был в свое время кутила и человек очень известный по своей разгульной и рассеянной жизни. Убив Нарышкина, он скрылся, долго путешествовал, был в Сибири, пробрался в Америку, где имел много приключений, и, возвратившись оттуда, был назван в отличие от всех других графов Толстых "Американец Толстой".5

Он был очень видный и красивый мужчина в своей молодости, а по возвращении из своих путешествий, когда немного позабыли про его дуэль с Нарышкиным и про другие грешки его молодости, он был некоторое время в большой моде, и дамы за ним бегали. Он был высокого роста,6 совершенно смуглый, отчего, впрочем, нисколько не терял. Отец его Иван

<Выезд пожарной команды Пречистенской части (крайний справа — дом Е. П. Яньковой). Холст, масло. Неизвестный художник. 1840-е гг.>

Андреевич приходился дядюшке графу Степану Федоровичу Толстому двоюродным братом, а сам он был двоюродным братом графу Федору Петровичу, который подолгу гащивал у Никифора Ивановича Жукова, с ним часто бывал у нас и сватался за Грушеньку.

Другие два сына Ивана Александровича оба были женаты: старший, Григорий, на вдове Алексея Ивановича Муханова, Анне Васильевне, которая сама по себе была княжна Мещерская. Они имели сына и нескольких дочерей: две вышли за иностранных графов, а одна перешла в католичество и вступила где-то в чужих краях в монастырь. -

Меньшой сын Ивана Александровича, Алексей Иванович, был женат на дочери наших соседей Хрущовых, Елизавете Александровне; он был, сказывали, большой оригинал; детей, кажется, у них не было.

Гораздо старше моих дочерей, обе Нарышкины стали выезжать до 1812 г ода. Варвара Ивановна, вышедшая замуж за Неклюдова, хотя имела крупные черты, но собою была очень хороша; у нее был прекрасный профиль, а Елизавета. Ивановна потом очень располнела и оста<Ф. И. Толстой. Холст, масло. Художник К.-Х. Рейхель. 1846 г.> лась старою девой и за свое дородство заслужила название "1а grosse Uson".[* "толстуха Лиза" (франц.). — Ред.]

Наверно не помню, но думается мне, что она была пожалована фрейлиной в 1818 году, в одно время с Марьей Аполлоновной Волковой и с Александрой Ивановной Пашковой. Все три имели двойной шифр: Е. М… все они были далеко не красивы, но очень горды и не находили для себя достойных женихов. Их прозвали "ies trois graces de Moscou";[* "три московские грации" (франц.). — Ред.] а злые языки называли "Ies trois Parques".[* "три парки" (франц.). — Ред. В 1856 году, когда пред коронованием государя императора Александра Николаевича был торжественный въезд в Москву, в одной из старинных золоченых карет (именно в той, которую граф Алексей Григорьевич Разумовский поднес в дар императрице Елизавете Петровне, заплатив за карету в Париже очень большие деньги, потому что на дверках кареты были нарисованы амуры и гирлянды цветов знаменитым художником Ватто) ' сидели четыре фрейлины, теперь уже умершие: Е. И. Нарышкина, М. А. Волкова. А. И. Пашкова и не припомню, кто была четвертая. Графиня Евдокия Петровна Ростопчина, известная по своему живому, игривому уму, смотревшая откуда-то на въезд, воскликнула при виде этой кареты: cVoila tine vcritables voiture aux amours" {"Вот уж действительна карета с амурами" (франц. — Ред.)).] Чрез дом от Нарышкиных и через переулок на самом углу напротив дома Всеволожских жили в своем доме Хрущовы.