- Губернатор и его вельможи, - говорила она, - собрались вкупе и совещались между собой: "Что нам делать с ними, как нам свести счеты с этими людьми, которые пришли в нашу страну, чтобы заставить нас краснеть за наши беззакония?" И вот сам дьявол входит к ним в совещательную палату, хромоногий, низкорослый, весь в черном, с мрачным, искаженным лицом и горящим взглядом исподлобья. И вот он теперь как свой среди властителей; да, истинно так, вот он ходит среди них и каждому шепчет что-то на ухо; и каждый приклоняет к нему свое ухо, ибо говорит он им одно и то же: "Убей! Убей!" Я же говорю вам: горе тем, кто убьет! Горе тем, кто прольет кровь праведников! Горе тем, кто убил мужа и предал изгнанию сына, малолетнего ребенка, дабы он бродил по свету бездомный, холодный и голодный, пока не умрет. И горе тем, кто в жестокости своего жалкого милосердия оставил в живых мать! Будь они прокляты на всю жизнь, прокляты в душевном их веселье и радости. Будь прокляты они и в их последний час - все равно, обагрит ли он их кровью насильственной смерти или настигнет после долгой и мучительной болезни! Будь прокляты они и в их последней темной обители, в могильном тлении, когда дети детей их осквернят прах своих отцов! Горе, горе, горе им в день Страшного суда, когда все ими изгнанные, все умерщвленные в этой кровавой стране, и отец, и мать, и ребенок - все соберутся и будут ждать их в тот последний час, которого не избежать никому. О вы, в чьи души запало семя веры, чьи сердца движимы доселе неведомой вами силой, восстаньте и смойте с ваших рук эту невинную кровь! Возвысьте же ваш голос вы, избранники, кричите громким криком и вслед за мной провозгласите им проклятие и вечную кару!
Дав таким образом выход приливу своих злобных чувств, но отнюдь не божественного вдохновения, как она ошибочно полагала, проповедница умолкла. Вслед за этим с женской стороны раздалось несколько истерических выкриков, но в целом проповеднице так и не удалось захватить и увлечь за собой аудиторию. Слушатели ее были ошеломлены, как будто они оказались среди бурного потока, оглушившего их своим ревом, но который при всей своей стремительности унести их за собой все-таки не смог. Священнослужитель, который до конца ее речи не мог бы согнать захватчицу со своей кафедры иначе как при помощи физической силы, теперь, когда к нему вернулся его законный авторитет, обратился к ней в тоне глубокого и справедливого возмущения.
- Сойди скорее вниз, женщина, с того священного места, которое ты оскверняешь, - начал он. - Неужто же в господень дом надо было тебе прийти, чтобы здесь, по велению дьявола, излить всю грязь, всю мерзость своей души? Сойди скорее вниз и запомни, что тебя ожидает смертный приговор. И ты воистину его заслужила, хотя бы твоими сегодняшними речами.
- Я ухожу, друг, я ухожу, ибо голос во мне высказал все До конца, отвечала женщина подавленным и даже кротким тоном. - Я выполнила то, что было возложено на меня в отношении тебя и тебе подвластных. Вознагради же меня теперь тем, что тебе будет позволено, - бичом, тюрьмой или смертью.
От слабости, которая овладела ею после этого страстного порыва, она едва смогла удержаться на ногах, когда спускалась по ступенькам, ведшим на кафедру. Между тем народ в церкви пришел в движение, переходя с одного места на другое, шепчась между собою и бросая взгляды в сторону незнакомки. Многие из присутствующих узнавали в ней теперь ту женщину, которая осыпала губернатора страшными проклятиями, когда он проезжал мимо ее тюремного окна. Им было известно также, что она была приговорена к смерти и спаслась только благодаря насильственному изгнанию в ненаселенные и дикие места. Ее новый возмутительный поступок, которым она как бы предопределила свою судьбу, казалось, сделал всякое дальнейшее проявление мягкости невозможным. Поэтому джентльмен в военной форме в сопровождении толстого человека, принадлежавшего к более низкому сословию, приблизился к дверям молитвенного дома и стал там, дожидаясь ее выхода. Но, впрочем, не успела она ступить на пол, как произошло совершенно неожиданное событие. В момент самой крайней для нее опасности, когда, казалось, каждый обращенный на нее взгляд грозил ей смертью, маленький робкий мальчик выскочил вперед и заключил в объятия ее, свою мать.
- Я здесь, мама, это я, и я пойду с тобой в тюрьму! - воскликнул он.
Она взглянула на него с недоуменным и почти испуганным выражением, ибо знала, что мальчик был отправлен в изгнание на явную гибель, и не надеялась его больше увидеть. Она, может быть, боялась, что это всего лишь радостное видение, которым ее горячечное воображение не раз себя тешило в одиночестве пустыни или в тюрьме. Но когда она почувствовала. тепло его руки в своей и услыхала трогательные слова его детской любви, в ней снова пробудилась мать.
- Да благословит тебя бог, мой сын, - всхлипывала она. - Сердце мое иссохло, больше того - умерло, вместе с тобой и твоим отцом. А теперь оно вновь бьется с той же силой, как тогда, когда я впервые прижала тебя к своей груди.
Она опустилась перед мальчиком на колени, вновь и вновь обнимая его, и радость ее, для которой она не могла найти слов, проявлялась в несвязных возгласах, которые вырывались из недр ее существа наподобие пузырьков из глубокого источника, устремляющихся на поверхность, чтобы мгновенно исчезнуть. Ни испытания прошедших лет, ни нависшая над ней угроза - ничто, казалось, не могло набросить ни малейшей тени на безоблачное счастье этой минуты. Впрочем, очень скоро присутствующие заметили, что выражение ее лица изменилось, когда она вновь осознала тяжесть своего положения, и слезы ее полились теперь уже не от счастья, а от горя. Судя по некоторым произнесенным ею словам, естественное чувство любви, размягчив ее сердце, вдруг довело до ее сознания содеянные ею ошибки и показало ей, как далеко она уклонилась от своего долга, выполняя веления, продиктованные ожесточенным фанатизмом.
- В горестный час ты возвратился ко мне, бедный мой мальчик! воскликнула она. - Ибо жизненный путь твоей матери уходит все дальше во мглу, и теперь ее ожидает смерть. Сын мой, сын мой, я носила тебя на руках, когда сама шаталась от слабости, и кормила тебя той пищей, в которой сама нуждалась, ибо умирала от голода. И все же в течение всей твоей жизни я была для тебя плохой матерью, а теперь я не оставлю тебе никакого иного наследства, кроме стыда и горя. Ты будешь бродить по свету и найдешь, что всюду сердца людей закрыты для тебя, любовь их обернулась злобой - и все это из-за меня. Дитя мое, дитя мое, сколько жестоких ударов падет на твою бедную голову, и я одна буду тому виною!
