- Не сплю ли я? Вполне ли я владею своими чувствами? Кто это существо? Прекрасная женщина или чудовище?
Беатриче, беззаботно гулявшая по саду, подошла так близко к окну Джованни, что он не мог удержаться и вышел из своего укрытия, чтобы удовлетворить то мучительное и болезненное любопытство, которое она в нем пробуждала. В эту минуту красивая бабочка перелетела через стену в сад; она вероятно, долго порхала по городу, не находя ни цветов, ни зелени среди старинных каменных домов, пока тяжелый аромат растений доктора Рапачини не привлек ее в сад. Прежде чем опуститься на цветы, крылатое существо, видимо, привлеченное красотой Беатриче, стало медленно кружиться над ее головой. И тут, вероятно, зрение обмануло Джованни, ибо ему показалось, что в то время, как Беатриче с детской радостью следила за насекомым, оно все больше и больше теряло силы, пока наконец не упало к ее ногам. Его яркие крылышки затрепетали - бабочка была мертва! Джованни не мог установить никакой видимой причины ее смерти, кроме разве дыхания самой Беатриче, которая опять перекрестилась и с тяжелым вздохом наклонилась над мертвым насекомым.
Невольное движение Джованни привлекло ее внимание к окну. Она подняла глаза и увидела сверкающую золотом волос голову юноши, безупречная красота которого скорее напоминала древнего грека, нежели итальянца, Джованни, едва сознавая, что он делает, бросил к ее ногам букет цветов.
- Синьора, - сказал он, - эти цветы чисты и безвредны. Примите их как знак уважения к вам Джованни Гуасконти.
- Благодарю вас, синьор, - ответила Беатриче голосом, прозвучавшим, как музыка, с лукавым кокетством полуребенка-полуженщины. - Я с радостью принимаю ваш дар и хотела бы предложить вам взамен этот пурпурный цветок, но боюсь, что не смогу добросить его до вашего окна. Поэтому синьору Гуасконти придется удовольствоваться моей благодарностью.
Она подняла букет, упавший в траву, а затем, как бы устыдившись, что, забыв девичью скромность, ответила на любезность незнакомца, быстрыми шагами направилась к дому. Хотя все это свершилось в несколько мгновений, Джованни показалось, что, когда молодая девушка подошла к дверям дома, цветы в ее руках уже увяли. Конечно, это была нелепая мысль, ибо кто может на таком расстоянии отличить увядший цветок от свежего?
В течение нескольких дней после этого Джованни избегал подходить к окну, выходившему в сад доктора Рапачини, как будто бы ожидая в нем увидеть нечто уродливое и страшное. Юноша почувствовал, что, заговорив с Беатриче, он в некотором роде отдал себя во власть какой-то таинственной силы. Самым благоразумным было бы, зная об опасности, грозившей его сердцу, тотчас же покинуть этот дом и даже Падую; менее благоразумным - постараться видеть Беатриче каждый день, чтобы приучить себя, насколько возможно, к ее облику, возвращая его тем самым жестоко и систематически в границы обычного. И, наконец, самым неблагоразумным (а именно так и поступил Джованни) оставаясь вблизи девушки, избегать встреч с нею и вместе с тем постоянно занимать ею свое воображение, давая ему все новую пищу для фантастических и беспорядочных образов. Глубиной чувства Гуасконти не отличался или по крайней мере глубина эта была еще не изведана, но у него было живое воображение и горячий южный темперамент, и от этого лихорадка в его крови усиливалась с каждой минутой. Обладала ли Беатриче ужасными свойствами, которые наблюдал Джованни, - смертоносным дыханием и таинственным сродством с прекрасными, но губительными цветами, - так или иначе, она отравила все его существо неуловимым, но жестоким ядом. Это была не любовь, хотя необыкновенная красота девушки сводила Джованни с ума; не ужас, хотя он и подозревал, что ее душа наполнена такой же губительной отравой, как и ее тело. Это было чадо любви и ужаса, сохранившее в себе свойства каждого из родителей, и сжигавшее, подобно огню, и заставлявшее содрогаться. Джованни не знал, чего ему бояться, и еще меньше - на что ему надеяться; в его душе надежда и страх вели нескончаемую борьбу, попеременно одерживая победу друг над другом. Благословенны простые чувства, будь они мрачными или светлыми! Но смешение их в нашей душе сжигает ее адским огнем.
Иногда, чтобы приглушить лихорадку в крови, он предпринимал длинные прогулки по улицам Падуи или ее окрестностям. Но так как шагал он в такт ударам своего сердца, его прогулки зачастую превращались в стремительный бег. Однажды, схваченный за руку каким-то дородным человеком, он вынужден был остановиться: толстяк, проходя мимо, узнал юношу и, бросившись за ним, чуть не задохнулся, пытаясь догнать его.
- Синьор Джованни! Мой юный друг! Остановитесь! - закричал он. - Разве вы не узнаете меня? Право, я бы не удивился этому, если бы изменился так же сильно, как и вы!
Это был Пьетро Бальони, встреч с которым Джованни старательно избегал, опасаясь, что проницательный профессор проникнет в его тайну. Молодой человек, с трудом придя в себя, ответил, словно пробудившись от сна:
- Да, я действительно Джованни, а вы профессор Пьетро Бальони. А теперь позвольте мне удалиться!
- Одну минуту, синьор Джованни Гуасконти, одну минутку, - промолвил профессор, улыбаясь, но в то же время пытливо разглядывая юношу. - Неужели я, друг детства и юности вашего отца, допущу, чтобы сын его прошел мимо меня как чужой человек на этих старых улицах Падуи? Задержитесь еще немного, синьор Джованни, мне нужно с вами поговорить, прежде чем мы расстанемся.
- Тогда поторопитесь, достопочтенный профессор, поторопитесь! - с лихорадочным нетерпением ответил Джованни. - Разве вы не видите, что я спешу?
Пока он говорил, на улице появился человек в черном - хилый, согбенный, с трудом передвигавший ноги. Его лицо, покрытое мертвенной бледностью, вместе с тем поражало такой силой ума, что видевшие его забывали о физических недостатках этого человека, пораженные энергией его духа. Проходя мимо, он холодно ответил на поклон профессора Бальони, устремив на Джованни настойчивый взгляд, казалось, проникший в самую глубину существа юноши. Однако в этом взгляде было странное спокойствие, как будто юноша вызывал в нем не человеческий, а чисто научный интерес.
