Я взял с тележки трехсотграммовую бутылочку воды "Виши" и разовый пластмассовый стаканчик, улыбнулся стюардессе, кивком поблагодарил. Она двинулась дальше по проходу. Вода приятно покалывала гортань, я пил небольшими глотками...
Объяснить начальству, почему до сих пор не нащупал контакт с Кнорре, я тогда не мог, не дали говорить, не слушали. Пытался внушить, что через парижское бюро "Экспорттехнохим", главой которого был, я заключил несколько выгодных государству контрактов. Но мне напомнили: "Экспорттехнохим" - всего лишь моя "крыша" и что здесь, в этом здании, я отчитываюсь за другую работу, а за уровень контрактов буду отчитываться перед другим моим московским начальством в "Экспорттехнохиме"...
Да, тогда в предпоследний раз я улетел в Париж мрачный и издерганный. Теперь же все иначе. Оглядевшись в Москве, наслушавшись разных разностей от жены, от сослуживцев по "Экспорттехнохиму" и от сослуживцев из другого ведомства, на которое в основном работал, я уразумел, что страна пошла в разнос, даже колеса ведомства, цеплявшего мне на погоны звезды и три четверти века работавшего мощно, исправно, точно, с размахом, теперь крутятся порой вхолостую, как автомобильные на льду, когда трогаешься с места на сильном газу: с визгом и шипением они вертятся, а машина ни с места. И вроде неясно, кому нужен результат верчения этих колес, да и нужен ли вообще. Это ощущение бардака было у многих. И оценив все и поразмыслив, я накануне отъезда протянул жене большой запечатанный конверт, сказал: "Через месяц после того, как улечу, отнесешь _т_у_д_а_". - "Ты хорошо подумал?" - спросила жена. - "Хорошо и долго, - усмехнулся я. - Не пропадем". В конверте лежал рапорт об отставке. Главный мотив состояние здоровья. Тут я не врал: в Париже донимала астма, дома чувствовал себя гораздо лучше. Но не это было истинной причиной, побудившей написать рапорт...
Сосед в джинсовом костюме очнулся, похлопал красными после сна глазами, шумно выдохнул, и я ощутил запах перегара. Заметив бутылку "Виши", сосед сказал по-французски:
- Попить бы, - оглянулся, ища глазами стюардессу. Но та была где-то в другом салоне.
- Если не брезгуете, - ответил я по-русски и протянул ему бутылку.
- Москвич? - спросил сосед, взяв бутылку и переходя на родной русский.
- Да.
Он сунул горлышко в рот и жадно, с бульканьем вылакал до дна.
- Ух! Хорошо! - ладонью смахнул капли с усов и бороды. - Надолго во Францию? - спросил без обиняков.
- Возможно, - уклончиво ответил я. - А вы?
- Недельки на полторы... Где остановитесь?
- У меня в Париже квартира, - ответил я. - А вы?
- Где придется, - засмеялся бородач и из нагрудного кармана извлек визитную карточку.
И только сейчас, прочитав "Желтовский Дмитрий Юрьевич, телерадиожурналист", я как бы прозрел, узнал много раз виденное на телеэкране лицо Желтовского, я часто слышал его голос по радио, читал задористые репортажи в газетах, начинавшиеся сенсацией, кончавшиеся для кого-то скандалом, крахом.
- Значит, тот самый Желтовский? - спросил я.
- Тот самый, - ответил Желтовский. - А вы кто "тот самый"? осведомился он нагловато.
Я достал из портмоне свою визитную карточку.
- Ага, фирмач, - прочитав, Желтовский затолкал в карман визитную карточку и только сейчас быстро, но цепко оглядел меня, заглянул в глаза, взгляды наши встретились, задержались.
"Что-то высчитывал, - подумал я. - Такие все понимают... А может ты мой коллега", - я внутренне усмехнулся.
- Дмитрий Юрьевич, вас встречают? За мной придет машина из офиса, предложил я.
- Меня должен встретить француз-коллега.
- Не первый раз во Франции? - спросил я.
- Забыл уже в который, - осклабился Желтовский.
- А как с языком?
- Говорю, читаю свободно, пишу с ошибками... Пардон, отлить надо, он встал и направился в туалет в конце самолета.
Я оценивал: нагловат, самоуверен, хваток. А вспомнив его интервью, репортажи, комментарии по телевидению и в прессе, добавил: популярен, хлесток, циничен. Услышав басок Желтовского, я оглянулся. Он стоял в проходе и весело беседовал с какой-то пожилой дамой, подбрасывавшей на ладони нитку крупного жемчуга, свисавшую почти до живота.
Я откинулся в кресле, прикрыл глаза, пощупал левую сторону груди, где во внутреннем кармане лежал еще один паспорт на имя гражданина России.
3. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Пока Перфильев находился в зазеркалье своих воспоминаний, в реальной жизни он же, сорокадвухлетний Павел Александрович Перфильев, повязав галстук, надел утепленную куртку из серой плащевой ткани, спустился по лестнице вниз и вышел из подъезда. Привычно метнул взгляд через дорогу, вправо, влево, ни о чем при этом не думая, так - на ходу. Когда-то Лебяхин сказал ему: "То образование, которое ты получил в специфическом учебном заведении, ты со временем забудешь. Но никогда не забудешь вживленные привычки. Они станут твоим инстинктом".
- Куда едем, Павел Александрович? - спросил водитель, когда Перфильев уселся.
- На работу, - ответил.
"Волга" мягко отошла от бордюра. Когда подъехали к офису, Перфильев нахмурился: третий день у входа висела разбитая хулиганьем вывеска: "Научно-производственное объединение "Стиль-керамика". Россия-Франция".
Перфильев вошел в приемную. Из-за стола не торопливо, но и не слишком медленно, с достоинством поднялся секретарь - высокий ладно скроенный молодой человек.
- Что с вывеской? Почему так долго? - спросил его Перфильев.
- Задерживает художник, которому заказали макет, - спокойно ответил секретарь.
- Поторопите, пожалуйста. И вот что: если будет рисованная "золотом", под стеклом, - шпана снова разобьет. Надо из какого-нибудь нашего композита, рельефное литье. Это надежно, если, конечно по ней не будут лупить из автомата.
- Будет сделано, - коротко ответил секретарь.
Он нравился Перфильеву: немногословен, исполнителен, пунктуален, всегда выбрит, хорошо причесан, одет не броско, но элегантно. Его спокойствие передавалось и Перфильеву.
- Мне нужен Белояровск, глава администрации, - сказал Перфильев, входя в свой кабинет.
- Понял, - лаконично ответил секретарь, шедший следом.
Минут через семь зазвонил телефон, Перфильев снял трубку:
- Белояровск? Гурген Арменакович? Здравствуйте! Перфильев... Да-да... В трудах и заботах... А вы?.. Понятно... Я вот по какому делу: у вас там конфликт с моим директором карьера Копыловым. В чем проблема? Комиссия по экологии?.. Ясно... Чтоб было полюбовно, предлагаю такой вариант: через месяц-два пригоню на карьер импортную дорожно-строительную технику. Мы все рекультивируем. Больше того: если обеспечите битумом, я построю и вам дороги... Разумеется, за мой счет. После окончания работ тридцать процентов техники безвозмездно я передам вашим муниципальным трудягам. Годиться?.. Очень хорошо. Значит договорились: Копылов может пока продолжать работы?.. Спасибо. Всего доброго, - он положил трубку.
Итак решение нашлось: летит в Париж, на всю сумму, что на резервном счете, закупает в парижском бюро американской фирмы "Катерпиллер" бульдозеры, автокраны, грейдеры, скреперы, катки. Так или иначе собирался приобретать эти машины, но еще не решил у кого: у "Катерпиллера" или у японской "Камацу". Теперь резервный счет будет аннулирован самым элегантным образом: деньги перечислены "Катерпиллеру", с парижским шефом фирмы он знаком, тот обрадуется такой сделке. Машины уйдут в Белояровск. Оба зайца будут убиты...
На пульте зажглась красная пуговка, послышался голос секретаря:
- Павел Александрович, с вами хочет говорить некий Батров Евсей Николаевич, генеральный директор фирмы "Улыбка".
- По какому вопросу?
- Сказал, по конфиденциальному.
- Соедините, - Перфильев снял трубку. - Слушаю.
- Павел Александрович, здравствуйте. Хотелось бы повидаться.
- В связи с чем?
- Если не возражаете, изложу при встрече.
