– Тебе, – Алла протянула маску овцы.
Ольга не стала спорить: так и должно было получиться. Овца среди собрания хищников.
К счастью, общее внимание привлекла появившаяся в зале странная фигура…
– Батюшки! – всплеснула прекрасными руками Кристина. – Громов?
Ольга прижала ко рту ладошку, с испугом осознав, что странная фигура – это действительно Громов. Она и сама не поняла, что ее напугало: ничего страшного в «фигуре» не было. Выглядел бывший однокашник скорее уж смешно. Даже жалко. В промокших ботинках, слишком светлом для зимы костюме с изрядно заляпанными брючинами и в довершение всего – в белой рубашке. Господи, разве можно белую рубашку под светлый костюм надевать? Да и костюм – где он такую древность откопал? К тому же гвоздика дурацкая из нагрудного кармана висит… Боже мой!
– Мотя! – радостно завопил Игорь. – Явился все-таки! А мы уж и не ждали! Прямо как на картине Репина. Ты что, через всю Москву пешком топал? В такую-то погодку, – Маликов зябко повел плечами, которые ладно облегал отлично пошитый оливково-серый пиджак. – Или боялся, что, если на такси потратишься, на оплату счета не хватит? Так я забашляю, разве мне для старого друга жалко? И такси для тебя оплачу, разве можно так здоровьем рисковать? У тебя же самые умные мозги из всего курса были, их беречь надо. А ты вон чего? Разве можно? Промерз небось как цуцик. А я как знал, в обратном порядке заказал, ну то есть все наоборот попросил принести, – он махнул в сторону стоявшей возле сырной тарелки бутылки. – Метрдотель чуть в обморок не упал: как можно, коньяк – не аперитив, его после обеда употребляют. Но правила ведь и существуют, чтобы их нарушать, разве нет? Вот я и настоял, как предчувствовал, честное слово! Так что давай коньячку, сразу согреешься, – радушие изливалось из Игоря не то что потоком – водопадом, в его дружелюбном сочувствии можно было утонуть. В буквальном смысле. – Или тебе водочки привычнее? – не удержался он от шпильки, впрочем, тут же прикрытой еще более широкой улыбкой: мол, я это не в упрек, я по-доброму, по-дружески, о ближнем забочусь изо всех сил. – А коньячок хороший, вполне французский, не то что разные всякие… так что давай-давай! Хоть попробуешь, что это такое. Да ты садись, что ты мнешься, как бедный родственник. Не стесняйся, все ж свои. Садись, сейчас горячее принесут…
Как бедный родственник, мысленно повторила Ольга. И она тоже – как бедная родственница. Сжалась в уголке дивана – чтоб поменьше стать, чтоб не глядели, не замечали…
* * *
«Розовым Фламинго» именовался не только сам ресторан, но и одно из фирменных блюд – буйабес, знаменитая средиземноморская рыбная похлебка, которой, по французской легенде, богиня любви Афродита ежедневно кормила своего Гефеста – должно быть, чтобы придать ему сил для более успешного исполнения супружеских обязанностей.
Заглавных «героев» в ресторане имелось три. Еще до пары четырехметровых «птичек», стоявших на страже за гардеробом, у входа в ресторанный зал, на крылечке заведения гостей встречал первый, самый высокий «фирменный знак». Склонив элегантно длинную шею, фламинго приподнимал крышку с гигантской супницы – видимо, с тем самым буйабесом. Из-под крышки вились изображавшие пар светящиеся трубки – розовые, разумеется. Прихотливо вьющиеся «струйки пара» выписывали название заведения и его фирменного блюда.
Те фламинго (Зое все время хотелось сказать «фламинги»), что стояли внутри, были, кажется, пластмассовыми. А этот, самый «фирменный», получился из двух ограждавших крылечко колонн. Хотя какие там колонны – две подпирающие небольшой козырек трубы, поставленные почти вплотную. Неизвестный дизайнер «загримировал» трубы под фигуру фламинго, а вверху ограничился фактурной краской, поэтому ноги у встречающего гостей фламинго были как бы настоящие. Даже когтистые пальцы торчали, разлаписто упершись в гладкий мрамор крылечка. Возле них примостилась крошечная, в полметра высотой, жестяная (а может, чугунная, черт ее поймет) пальмочка – урна. За ней и за «ногами» образовался небольшой закуток, где можно было наскоро перекурить. Точнее, как раз нельзя, персоналу полагалось «травить организм» возле черного хода. Но до него надо было идти через кухню, по кривому, вечно заставленному ящиками коридорчику – далеко и неудобно. До крылечка гораздо ближе, и можно сделать вид, будто просто «воздухом подышать» выходишь. Все знали, конечно, но никто не придирался.
Курить они ходили втроем, их так и звали в смене – три «З» или еще проще – три в кубе. Потому что букву «З» от тройки не отличишь.
Хотя вообще-то «З» было только два – администраторша Зоя и Захар, официант. Охранник именовался Семеном, но, когда Зоя устроилась в «Розовый Фламинго» администратором, уже все поголовно называли его Зямой – почти как Сема, только смешнее. Или – иногда, как бы цитируя «Бриллиантовую руку», – говорили: Семен Семеныч. С той самой интонацией – мол, как же ты не сообразил-то? Впрочем, такого почти никогда не случалось. Зяма был чуть не старейшим сотрудником ресторана и сложные ситуации чуял еще до их возникновения.
– Захар, как там эти, как их, выпускники? – хмуро осведомился он, поглядывая в щель между фламинговыми ногами. – Ты приглядывай, а то…
– Да уж беспременно, – ухмыльнулся тощий быстроглазый Захар. – Я сразу подумал…
– Сразу – это когда? – ревниво перебил его Зяма.
– Ну как этот, что столик бронировал, заказывать начал. Он же первым явился, и вот. Коньяк, говорит, принесите, а прочее потом. Ну кто так делает? Не, я понимаю, перед едой накатить – святое дело, – Захар с нескрываемой завистью вздохнул. – Не нравится мартини и прочие аперитивы – можно и водочки, тоже для аппетита очень даже хорошо. Но коньяк перед едой? Он бы еще с пирожных начал! Генрих Ильич как раз неподалеку был, так он аж в лице переменился.
Генрихом Ильичом звали метрдотеля.
– Вот и я про то же, – веско подытожил охранник. – Напьются, а остальным клиентам любуйся на них. Нам оно надо? Смотри, короче.
– А когда последний пришел, – задумчиво продолжал Захар, – тот с ходу его чуть не силой этим самым коньяком угощать стал: выпей да выпей. Не, ну тот, конечно, замерзший был… ну или выглядел так… но все-таки. Я гляжу, он у них вроде бедного родственника. Напоят и насмехаться начнут, сколько таких уже бывало. Как какая-нибудь компания с понтами, обязательно какой-нибудь петрушка есть. Для увеселения. А нам потом драку усмирять. Этот, последний, правда, на коньяк не очень налегает, но… Это я про того, Зой, который чуть на тебя не кинулся, я из зала видел…
Она благодарно улыбнулась. Гость в верблюжьем пальто и огромном малахае и впрямь ее напугал:
– Пойдем уже, да? – Тонкий окурок отправился в урну между стеной и ребристыми «чешуйчатыми» колоннами, изображавшими фламинговые ноги.
Дела давно минувших дней
Благополучный мальчик
– Мам, мы богатые? – спросил он как-то раз.
Мама растерялась:
– С чего ты взял? Или… Ну… как сказать… – она нахмурилась. – Да нет, наверное… Хотя…
– Значит, бедные? – не унимался маленький Игорь.
Тут мама не засомневалась ни на мгновение:
– Да что ты, Гарик! Нет, конечно! Какие же мы бедные, сам погляди!
Это было похоже на правду. Бедные – он знал это совершенно точно – обитали в ветхих (бабушка Зина сказала, что это означает что-то очень старое, почти развалившееся), крохотных, темных, покосившихся избушках и лачугах (бабушка объяснила, что это такой кривой домишко из чего попало). Зимой они топили печку суковатыми дровами или хворостом, который собирали в лесу, а когда дров не было – мерзли. Игорь жил в большой светлой квартире, дрова никто не рубил, потому что никакой печки топить не требовалось – готовили на плите, а зимой было тепло от батарей, таких горячих, что едва дотронешься. И ели бедные: в обед – хлеб с квасом, вечером – квас с хлебом. Квас Игорек любил, но разве это еда? И что, кроме хлеба – совсем ничего? А как же блинчики, творожники, сосиски и картофельное пюре с блестящей коричневой подливкой, ручейки которой так весело направлять по проведенным в картошке каналам? Действительно, не похоже, что они – бедные. Вот и хорошо. Жить без сосисок было бы… скучновато.
