— Вы завхоз? Давно здесь?

— С начала организации, — опять подчеркнуто внятно ответил Ухов.

— Комсомолец? Партийный?

— Нет, без…

— Какие ваши обязанности на участке?

— Быт и снабжение, согласно должностной инструкции номер семнадцать.

— Ну и… как работаете?

— Как то есть? Работаю, не жалуются… Ларек торгует справно, спецодеждой и мылом все обеспечены… в пределах лимитов. Баня черная, но здесь я ни при чем: Шумихин никак не может людей для постройки хорошей бани выкроить. — Он иронически усмехнулся. — Тайгу беспрестанно корчует… А я, кроме всего прочего, еще и техснабжением занимаюсь. Инструмента нигде не было, а мне поручили — достал.

— Как это «достал»?

Жесткое лицо Ухова от досады размякло.

— Достал — и все. Как обычно это делается — по блату. Не воровал, конечно.

Николая техснабжение пока не интересовало, на блат он не возлагал никаких надежд.

— Та-ак… А почему в ларьке ничего нет, кроме овсянки и постного масла в счет карточек? Почему хотя бы оленины через районные организации не «достали»? Нельзя? А мне говорили, что изредка можно. И почему в бараках такая грязь?

Ухов не стал далее распространяться о торговых делах, а о быте высказался:

— Народ, товарищ начальник, не требовательный к себе. Плюют на пол, мойки не убирают… Главное зло — женщин нет. Одна старуха из местных сначала согласилась в уборщицы, а теперь не выдержала, ушла в портнихи, спецовки чинить. Я вывешивал плакаты: «На пол не плевать, уважай труд уборщицы». Бесполезно. Покурили эту бумагу, а плевать плюют.

— Плюют, значит?

— Так точно. — В ответе Ухова снова прозвучала ирония.

— В конюшне этого не заметишь… Газеты возите?

— Нет подписчиков. И притом это дело не мое… Товарищ Опарин, наш рабочком, одну газету получит — она и ходит по рукам, как голубь! — сдерживая злость, ответил Ухов.

— Товарищ Опарин, кроме всего прочего, еще и десятник на трассе, ему в город ездить недосуг. А вы частенько там бываете. Газеты после чтения пошли бы на раскур, и ваши аншлаги были бы целы — двойная польза…

Николай отошел к двери.

— О себе, видимо, не забываете, а народ голодный!

— Так война ж! — удивленно воскликнул завхоз.

— Мы не беженцы! — резко перебил Николай. — Нам работать надо до седьмого пота! На вышки лезть — вы представляете, что это такое? — Он даже не замечал, что слово в слово повторял недавние слова Золотова.

— Все нормировано! — вздохнул Ухов.

— Нормировано. Хлеб, мясо, крупа, жиры, сахар! А где рыба из нашей речки, грибы, брусника? Кто об этом думал? Много можно успеть, если не лежать в рабочее время в этом ящике!

— Я с четырех часов на ногах. Напрасно вы…

— Дело не в часах. Спите хоть круглые сутки, но животы у людей чтоб не пустовали!

Дверью Николай не хлопнул, вышел спокойно.

У бурового склада буровики мастера Кочергина комплектовали оборудование. На костре грелось ведро с солидолом, воняло жженой соляркой.

Федя Кочергин, еще совсем молодой паренек из ремесленников, с белесыми коротенькими бровями и веснушчатым лицом, сидел на корточках у лебедки — регулировал нижний вал. В маленьких, глубоко посаженных глазах замерла постоянная грусть, он казался не по возрасту серьезным. Причин к этому было достаточно: отец недавно погиб на фронте, мать мучилась одна где-то в вологодском колхозе, а ему в двадцать лет пришлось уже руководить буровой бригадой. Когда подошел начальник, он только поднял голову в огромной ушанке, но рук от подшипников не отнял.

— Оборудование в комплекте? — спросил Николай.

Кочергин кивнул, завернул последнюю гайку и встал.

— Когда монтаж начнем? — спросил он деловито.

— Думаю, послезавтра. Попробуем вместе со строительством вышки… если техника безопасности не остановит.

— Послезавтра можно монтировать, успеем, — спокойно заверил Кочергин и неторопливо пошел к паровой машине, вокруг которой суетились такие же молодые ребята, как и сам бурмастер.

«Эти не подкачают», — удовлетворенно отметил Николай и направился к жилым постройкам.

Обошел бараки и палатки, сараи с черными надписями на дощатых дверях: «Ларек», «Сушилка», «Инструментал» (на окончание не хватило места), а на одной невыразительно, хотя и крупно, значилось «КБО».

«А это что за учреждение?» — подумал Николай.

Решительно толкнув дико заскрипевшую дверь, он вошел в тесную пристройку барака. В темной глубине красно светилась накаленная «буржуйка», но в помещении было холодно, от дыхания струился пар как на морозе. У окошка сидел горбатый сапожник и торопливо, в два конца, прихватывал к валенку резиновую, из автомобильного ската, подошву. Поблизости примостилась женщина в теплой шали. Она починяла синий замусоленный комбинезон. Около печки молодой кореец стирал белье, погрузив руки до локтей в мыльную пену.

«Вот тебе и КБО… — Николай поежился, осторожно ступая в темноте, чтобы не задеть ногами беспорядочно разбросанные валенки, резиновые сапоги, узелки с бельем. — Коммунально-бытовое, значит… Кто же строил этот вертеп? Уж лучше бы ничего не было, лучше бы все вновь!»

Однако ему тут же припомнился рассказ Шумихина о прибытии первой рабочей партии на Пожму, и он более спокойно оценил обстановку.

На его приветствие черный человек встал с низенькой табуретки, и Николай увидел, что он не горбат, а просто сутул и мал ростом, но стоит прямо, поблескивая глазами: кто, мол, вы есть и как вас принимать?

— День добрый…

— Много ремонта?

— Хватает. Обувка на этой окаянной работе горит, известно. Да и рукавиц надо починить на день пар сто. В лесу плохо, коли человек не обут или, скажем, без хорошей рукавицы…

— Глиной бы, что ли, щели замазали. Сквозит прямо в стены! — заметил Николай.

— Когда же возиться, ежели по норме тут четверым сапожникам работы по горло, а я один. То же самое и у них. — Сапожник ткнул шилом в сторону соседей.

«Хорошо бы настоящую прачечную завести, и ремонтно-пошивочную, и баню…» Николай сгруппировал в сознании все, что успел увидеть здесь, на Пожме, и вдруг с предельной ясностью понял, как много работы ждет его, сколько таких дел, о которых раньше он и не подозревал.

Вот она, живая практика, которая не имеет ничего общего со специальностью, с твоими знаниями инженера! А все это нужно знать, знать те тысячи вопросов, которые не изучаются в школах и институтах и за усвоение которых не выдают дипломов!

«Я знаю жизнь… Я справлюсь!» — сказал он в последний вечер Вале. «Ни черта я ее не знал, и пока еще не знаю…»

Николай вспомнил напутствие генерала и удивился: как мог этот бывалый и умный человек назначить для разведки Верхней Пожмы столь невероятный, прямо-таки микроскопический срок?

У генерала, впрочем, была в то время перед глазами карта с линией фронта…

«Трудно тебе придется, Горбачев», — с тревогой сказал себе Николай, захлопнув за собой жидкие, сколоченные на планках двери коммунального заведения.

* * *

Поздно вечером Николай и Шумихин возвращались из поселка дорожников — трех палаток, закопавшихся в снег в дальнем конце трассы.

Было безветренно и морозно. У новых домов не переставали стучать топоры — работала ночная смена. Красные трепещущие факелы на перекрытиях и большие костры на земле хорошо освещали стройку.

— Как же там спят, если наверху крышу наводят? — с любопытством кивнул Николай в сторону заселенного вчера дома.

— Спя-ат! — добродушно засмеялся в темноте Шумихин. — Кто с морозца дорвался до тепла, тот уснет. У нас бессонницей, товарищ начальник, никто не страдает: работа лошадиная. Притом от нервов лучшее лекарство — дрова пилить, а от язвы желудка — черный хлебец с недохватом, ей-ей!

В окнах манящим теплом желтели огоньки, у крыльца большого барака скупо мигал фонарь «летучая мышь». За бараком Шумихин вдруг остановился.

— Смотри, товарищ начальник, как моя бывшая хата помолодела! — ткнул он костылем в светлое окошко крошечной избы, полузаваленной снегом.