Григорий поморщился и опять вздохнул.

— Вот с ним-то мы и решили, что наше истинное призвание — потрясать сердца! Он, бывало, вместо молитвы перед сном читал Верлена… Так вот, представь, что Ванька мой уже не Ванька, он — Игорь! И, вдобавок к этому, король русских поэтов, мезонин поэзии, черт возьми! А что такое я?.. А ведь я-то всегда был честнее и, может быть, талантливее…

— Бывает, — кивнул Запорожцев, — бывает, что человек угодит в самую точку: крикнет глупость, но к месту и ко времени: «Как хорошо в буфете пить крем де-мандарин!» А? Ведь здорово? Психологично?!

Он опрокинул стопку, пригасил беспечную улыбку:

— Плюнь на лавры, плюнь на Ваньку Лотарева! Так, как плюнул я. Я долго и трудно думал — ну, о театре, о себе… Теперь мне легко покинуть этот приют. Не надо бояться жизни! Она откроет еще не одну дорожку…

Григорий раскраснелся. В его больших, внимательных и, как это ни странно, трезвых глазах светилась откровенная обида на жизнь, на власть мелких и беспощадных обстоятельств, и он бросал им вызов.

— Надо все сначала, — продолжал Григорий. — Надо уважить эпоху и стать практичными людьми. Спрятать душу. И талант. Только так и можно отомстить.

— Кому?

— Черт его знает! Некоему всемирному спруту, лица не имеющему, который усердно варит эту раскаленную смолу в житейском котле для праведных и поднимает в «мезонин поэзии» недостойных! Есть, есть он, рукотворный Молох, штаб дьявола, который до поры никому не ведом и не видим… Зато он вездесущ и всесилен, и поэтому именно нам с тобой и приходится бежать. В никуда!

— Значит, мы — избранные?..

— Кой черт! Такими «избранными» набиты вокзалы и пересылки, все спят под лавками, как скоты, не обольщайся, брат! — Григорий достал из кармана пальто объемистую книжку с тисненым корешком, между ее страниц открыл помятую и затертую вырезку из газеты.

— Джек Лондон? — встрепенулся Сорокин, пытаясь завладеть книгой. Он плохо слушал друга.

Запорожцев спокойно отстранил его руку.

— Не Джек Лондон, а Сидоров. Записки одного неудачника под названием «Русский Север». Эту скучную, но поучительную книжку я тебе оставлю, но дело пока не в ней…

Он вдруг обнял друга за плечи, привлек к себе и раздельно, почти по складам, прочитал объявление из газетной вырезки. «Биржевые ведомости» извещали деловых людей России о свободе для заявок Ухтинского нефтеносного края и сообщали арендные условия на текущий год.

Несмотря на полную ясность текста и хорошую дикцию чтеца, смысл объявления не произвел на Федора никакого впечатления. Он подобрал отвисшую губу и, поморгав белесыми ресницами, тупо уставился на трагика.

___ Допустим, что это важное событие, но при чем же тут мы?

Гриша недовольно покачал головой: первый любовник не умел своевременно уяснить существо дела. Он мог завтра оказаться без работы, на улице, и все же продолжал жить иллюзиями.

— Ты спрашиваешь, при чем здесь мы? А при том, брат, что в любом важном деле надо обязательно иметь в виду закулисную сторону. Тебе, как актеру, грешно этого не знать, потому что закулисная-то сторона сплошь и рядом интереснее авансцены, брат!

— Постой, Григорий, я отказываюсь что-либо понимать, — вяло прервал Сорокин, наливая в стакан холодной воды: мутило после водки. — Я не пойму главного: все это какое отношение имеет к искусству?

— Никакого, царь Федор…

— Тогда какое отношение имеем мы к этому газетному объявлению?

Запорожцев свернул вчетверо газетный клочок и бережно сунул его в нагрудный карман.

— Все очень просто, Федя. Ухта — это речка где-то в Яренском уезде. Говорят, страшно богатый край! Говорят, денежное дело. Говорят, нефть. А за кулисами нефти всегда скрывается золотишко!

Сорокин вытер пересохшие губы и вскинул прояснившиеся глаза на друга: последнее словцо попало в цель.

— Не может быть! — задохнулся он.

— Может! — властно и убежденно перебил Запорожцев, — В этом мире все может быть! Об этом мне намекнул один верный человек, Федор.

— Он разбирается в золоте?

— Он разбирается в людях, чудак! Ты думаешь, что, открыв златые горы, люди вслух будут говорить об этом? Святая простота!

Григорий развернул лежавшую на столе книгу с тисненым корешком.

— Вот видишь, еще сорок лет назад купец Сидоров в тех местах обнаружил золото. Затратил на поиски тридцать тысяч рублей, а разработок ему не разрешили…

— Ну, значит, не разрешат и нам, — трезво заметил друг. — Кроме того, у нас с тобой нет тридцати тысяч…

— И не нужно! — самоуверенно усмехнулся тот, — Что до тридцати тысяч, то их легко заменить предприимчивостью. А что до разрешения — нынешние волки пошли зубастее, любое разрешение вырвут. И вырвали уже — на Ухте!

Сорокин молчал. Мало-помалу его увлекал необычный разговор, необычное дело. Оно еще настораживало своей неизвестностью, но… Но сегодняшний вечер наглухо закрывал двери в прошлое — выбора не было.

— Надо получить несколько выгодных заявок, Федор, а деньги и компаньоны явятся как из-под земли! — азартно продолжал Запорожцев. — Понимаешь? Попытать судьбу! Может статься, через два-три года мы вернемся в этот трижды проклятый Великий Устюг в бобровых шубах и купим нашего антрепренера вместе с его балаганом и его невозможной мадамой…

Только сейчас Сорокин заметил на стене афишу, которую сам вывесил днем, предвкушая долгожданный успех представления. Какой, к черту, успех! Все было глупо в этом предсмертном вопле театра, и Сорокин, стиснув зубы, перечитал ставшую теперь ненавистной афишу всю, до конца:

Первый исторический театр

под управлением известного драматического

писателя и режиссера А. Н. Помпа-Лирского

Прощальный бенефис!

Поставлено будет —

ПОБЕДИТЕЛЬ ХОЛМСА — НАТ ПИНКЕРТОН…

В ролях: Крымский, Северова, Запорожцев,

Вельяминов—3адунайский

— К черту Крымского! — со злобой, глухо проговорил Сорокин и рванул афишу. Оберточная бумага зашипела змеей. — Глупость и пошлость страшные в каждой строчке, в каждой псевдофамилии! Лирский, Крымский, Светловидов-Свеклоедов… бр-р, чепуха! Наваждение и чертовщина: я, Крымский, собираюсь искать золотое руно где-то у черта на куличках, по северным трущобам, а мой дружок Ванька Лотарев в Крыму жрет свои ананасы в шампанском! Где же логика?

— Логика, Федор, там, где деньги, — твердо сказал Запорожцев. — А деньги у нас, кажется, будут. Сейчас я покажу тебе рекомендательное письмо, и ты поймешь, почему я заговорил об Ухте..

Он опять стал шарить в карманах. Но, видимо, передумал и ничего из них не извлек. Еще раз испытующе глянул на друга.

__ Решайся, Федор! — сказал он. — Раньше ветер бил

нам в лицо, и мы гордились этим. Но кончили плохо. Пусть же он, негодяй, дует теперь нам в зад, как простым смертным, а?..

Сорокин обреченно кивнул в ответ.

За окном в мутном великоустюгском небе гасли звезды. Нарождался серый, тягостный день, последний день театральной карьеры.

4. Голубая

кровь

Не для барыша, а ради доброго почина затеял Павел Никитич Козлов званый обед в «Золотом роге», тот самый обед, от которого должны были ахнуть земцы.

Теперь можно было не скупиться. С острым сожалением к себе вспоминал ныне Павел Никитич, как в молодости берег копейку, упуская рубли. С грустью вспомнилось и другое: о киль первого, саморучно построенного парохода при спуске на воду, в угоду традиции, пришлось разбить за неимением шампанского стеклянную флягу с брусничной настойкой. Злые языки говорили в те поры: крохобор, мол, Никит-Паш! На пароход денег хватило, а на бутылку шампанского пожалел! Не понимали, что не дорос он тогда до форса, не понимал еще вкуса жизни. Не знал, что отбивная, к примеру, хороша, ежели она с кровицей…