Не помнить той черной недели, когда ослабевший от голода племянник, испугавшись, бросился совсем не в ту сторону, попадая в лапы ходячих. Той короткой минуты, когда мать попыталась ему помочь. Той, самой родной в мире крови, которую Минни пришлось пролить своими руками: она не могла оставить их такими вот, то ли мертвыми, то ли живыми, разлагающимися на глазах. Той спасительной идеи убить себя и такой предсказуемой неспособности сделать это. Той внезапной чужой группы, нашедшей ее, умирающую, истощенную и не способную сказать ни слова, в лесу. Той, еще более неожиданной, машины, из которой вдруг высыпало несколько человек с оружием: якобы спасших их группу, якобы не успевших помочь их мужчинам, якобы подаривших им надежду в виде целого города – Вудбери.

После бессонной ночи накатывает слабость, и Минни закрывает глаза, сжимая веки, чтобы не видеть слишком быстро замелькавшие перед ней картинки. Вот оно, Вудбери, вот он, случайный путник Цезарь Мартинес, даже не узнавший ее, вот они, эти странные люди, всему верящие и ничего не замечающие, не живущие – существующие. Или это лишь она существовала, а они – жили? Нет. Не может быть.

Она жила. Жила единственной целью, разливающейся по венам ненавистью и согревающей ее темными страшными ночами жаждой мести. А Цезарь так быстро принял правила ее игры, позволяя себе поверить, будто это всё: лишь его желание, его инициатива и его выбор. Игра захватила ее целиком и полностью: заманить желающего поразвлечься мужчину в подворотню, инсценируя попытку изнасилования; потерять свой браслет, делая вид, будто он ей дорог; отдать сигареты, преувеличивая свою любовь к курению; притвориться мало что понимающей француженкой, даже не зная французского языка; загадочно молчать, уже давно вернув себе голос. Голос, но не желание что-то говорить. Все оказалось до безумия простым, вот только спустя несколько недель стало казаться, что охотилась она, а поймали ее.

Поймали на широкую улыбку, на сильные руки, на страсть в глазах, на обезоруживающее пожатие плечами, на беспечные слова и давно позабытую ласку. Такой большой, такой теплый, такой беззаботный – Минни пропадала, ненавидя его за это еще больше. Его и себя. Себя и его. Жизнь.

Жизнь, которая была подарена ей для того, чтобы отомстить за то, что он, так легко и просто пройдя мимо, убил тем самым всех ее родных. Жизнь, которой она не могла лишить его своими руками. Жизнь, которая стала для нее настоящей игрой: подари мышке призрачную свободу, отпусти ее, а потом верни, снова и снова, пока не надоест. Пока не придет время убивать.

Так глупо, так наивно и так смешно было верить, что он изменился. Видеть его здесь, среди нормальных людей, прижиматься к его груди по ночам, слушать умиротворенное дыхание, касаться губами рук, которыми он сейчас точно никого не убивал. Верить, что они смогут жить.

Так странно, так больно и так смешно было слышать его план. А потом тихо идти к Рику и срывающимся шепотом, не узнавая своего голоса, рассказывать все, предлагая такой простой вариант: отпустить мышку, подарить свободу, дать надежду. Понимать, что его потом убьют.

Минни сидит в темноте, покачиваясь из стороны в сторону, уже не ощущая холода и все сильней сжимая в руках свой маленький, но такой острый нож. Она не помнит, как достала его, почему и зачем. Лишь прижимает к внезапно теплой коже запястий ледяное лезвие и беззвучно шепчет что-то пересохшими искусанными губами.

Охота в разгаре: где-то там далеко, в лесу, на поляне уже раздаются выстрелы, кто-то бежит, а кто-то умирает. И может быть, спустя несколько часов в тюрьму придет Губернатор, объявляя это место своей собственностью. И может быть, совсем скоро вернется Рик, сообщая, что им больше нечего бояться. И может быть, она так никогда и не узнает, что случилось с Цезарем.

А хочет ли она знать?