Пора было поесть. Разумеется, неподалеку от черного рынка расположился известный ресторан, тоже не слишком белый. Мне как раз выдали задержанное жалованье за пару месяцев, и я мог заказать ланч, который Луизе точно запомнится, не то что наши перекусы ветчиной и хлебом. Хозяин заведения, Паскуале, самолично усадил нас за столик, мысленно потирая руки. Не спрашивая, принес два стакана с вермутом, причем в обоих было достаточно льда и плавали спиральки лимонной цедры. Паскуале перечислял блюда, выводя карандашом цену на бумажной салфетке. Был предложен даже омар, хотя Луизу возмутила его стоимость. Они с Паскуале вступили в весьма оживленную дискуссию, из которой я мало что понял. Но было очевидно, что Луизе в этом споре отведена роль экзотической северной принцессы, а ему — всего лишь жалкого хитрюги-мошенника.
— Роберт, что ты будешь? Спагетти с vongole? Или рыбу, не знаю, как по-английски, spigola? Есть vitello под соусом марсала и еще всякие antipasto?[29]
Попытавшись соблазнить нас еще какими-то деликатесами, Паскуале наконец с умильным оскалом удалился, свирепо крикнув поварам, что следует приготовить. Ресторан быстро наполнялся, и вскоре нам с Луизой даже пришлось напрягать связки, чтоб друг до друга докричаться. Пришли несколько военных из союзнических подразделений, но больше было неаполитанцев, тех, кто ухитрялся как-то добывать деньги. Коммерсанты, маклеры, с дамами, само собой; сутенеры, владельцы магазинов.
— После ланча хочу показать тебе озеро Аверно. В античной мифологии самое крупное озеро на подступах к Подземному царству.
— Обязательно посмотрим. Но сначала мне надо купить reggicalze. Не знаю, как по-английски. Держатель для чулок, чтобы не сползали.
Неожиданно распахнулись двери, и вошли двенадцать женщин в одинаковых серых балахонах из ткани, похожей на парусину. Возглавлял шествие маленький лысый человек с усами и в галстуке-бабочке. Лица у женщин были очень сосредоточенными, но пребывали они в каком-то своем мире, до нашего им дела не было. Человек с усами произнес краткую речь.
— Он говорит, что они из manicomio, — сказала Луиза.
— Из сумасшедшего дома?
— Да. У них там дела совсем плохи.
Человек просил о помощи, клиенты продолжали беседовать. Однако когда женщины подходили к столам, им протягивали ломти хлеба, ветчину, оливки. Они брали все это, не проронив ни слова в ответ. Один дядечка перевалил половину своих спагетти в тарелку для хлеба, воткнул в середку вилку и отдал. Старушка отломила клешню от омара. Когда женщины поели, Паскуале очень быстро их выпроводил. Я наблюдал за всем этим. Вот серая стайка вышла и через минуту исчезла за толпой прохожих. Шествие этих отшельниц замыкал их лысый поводырь, еле-еле ковылявший.
Спагетти под соусом из нежных моллюсков аппетитно поблескивали. Кусок телятины, поданный позже, был щедро залит соусом марсала, а сбоку от него на тарелке лежало картофельное пюре, которого я не ел очень давно. Луиза настояла на том, чтобы принесли фалернского вина, оно оказалось янтарно-коричневым. Я сказал ей, что латинские поэты воспевали это вино в своих виршах. И даже вспомнил, что оно значилось в меню помпейской таверны: чудом сохранившаяся запись на чудом сохранившейся стене. В общем, проиллюстрировал ценность напитка. Однако скорее это был повод похвастаться своей эрудицией.
После ланча мы решили прогуляться, и минут через пять она вдруг схватила меня за руку.
— Постой. Мне надо сюда.
И мигом исчезла за стеклянной, с золотой затейливой надписью дверцей магазина, витрины которой были окантованы красным деревом. Во всех курортных европейских городах есть такие магазинчики, ровесники минувшего века. Там среди вешалок с шерстяными халатами и ночными сорочками можно увидеть манекены в корсетах. Но вот снова звякнул колокольчик над дверью, и Луиза вышла, держа сверток из нарядной тонкой бумаги.
— Вот, купила то, что носили еще в молодости моей бабушки, — она рассмеялась. — Теперь можно идти дальше. Andiamo.
За машиной приглядывал жирный парень в американской шерстяной рубашке из комплекта формы пехотинцев. Он запросил денег больше, чем мы договаривались с охранником, но рядиться я не стал, пожалел времени. Я сел за руль, мы поехали, и под ровное урчание мотора Луиза принялась расспрашивать меня с еще большей дотошностью, чем раньше.
Мне-то казалось, что за предыдущие десять дней она узнала обо мне все. Ну… почти все. Вопросы были непростые. Было ли мне одиноко? Почему мне пришлось так много учиться? А какие они, мои армейские друзья? И много ли ребят погибло?
Через полчаса мы подъехали к городку Поццуоли, совсем не похожему на Неаполь. Его не затронули бомбежки, в него не вламывались оккупанты. Город существовал сам по себе, будто был вовсе и не в Италии. Я рассказал Луизе, что когда-то тут, подальше от глаз любопытных горожан, понастроили себе вилл самые свирепые римские императоры.
— Кажется здесь, в Поццуоли, Нерон прикончил свою мать, расчленил и раздал куски друзьям. И Тиберий был убит здесь, начальником собственной стражи.
— Я думала, он жил на Капри.
— На Капри он выбирал себе мальчиков и девочек. Принуждал их ко всяким мерзостям. А что насчет тебя, милая Луиза?
— Меня?
— Тебе бывало одиноко? И как насчет романов?
— Нет… у меня… нет.
— Смелее, ну…
Я просто шутил, подтрунивал. Но посмотрев на ее лицо, увидел на нем страдание.
— Прости, — я бережно сжал ее руку. — Я не хотел тебя оби…
— Дорогой ты мой, — сказала она. — Все хорошо, я рада, что и ты меня спрашиваешь. Что хочешь про меня все знать. Я ведь так тебя люблю.
Я вырулил на пыльную обочину и остановился. Впереди маячил маленький вулкан, а за ним поблескивало озеро Аверно.
— Ты уверена? — спросил я.
— Уверена.
И этот взгляд вниз, на руки, а потом вскинутые ресницы и — улыбка.
Я наклонился ее поцеловать. Она отозвалась с такой страстью, словно готова была меня съесть, словно хотела, чтобы губы наши никогда больше не размыкались.
Мы подъехали к озеру, машину оставили в оливковой роще. Я был спокоен, мошенников и воришек, порожденных войной, тут не водилось. Взявшись за руки, мы подошли к большому, почти идеально круглому озеру, поросшему по краям камышом; над водой густо роились какие-то букашки.
На меня повеяло детством, когда значимой частью моей жизни была античность. Стикс, Ахерон, Лета, Флегетон, Коцит, Аверн — реки Подземного царства, и вот это круглое озеро, ведущее в Аид…
Странное это ощущение — когда перед тобой вдруг наяву предстает ожившая картинка из мифа, мозгу приходится нелегко: надо отделять привычный вымысел от реальности. Хотелось, как Энею, скитальцу Вергилия, перенестись в Аид, поддаться чарам мифа, но было страшно, что я не смогу оттуда вырваться, так и останусь среди теней.
Я все больше досадовал на то, что мы столько времени потеряли в центре Неаполя, день уже мало-помалу клонился к вечеру. Мы сидели на сухой, густо поросшей травой кочке. Из головы все не шел Эней.
— Ты знаешь «Энеиду», про что эта поэма? — просил я.
— Да. Точно помню, что про гибель Трои. Эней бежит оттуда со своим отцом…
— Анхизом.
— Ему пришлось тащить отца на плечах. Еще и сына вел за руку. Эней и те люди, которые тоже с ним бежали, долго скитались, кто-то утонул в кораблекрушениях. И отец Энея в этих странствиях все-таки погиб.
— Да, — сказал я. — Отец погиб.
— Уцелевшие корабли потом пристали к берегу… там жила царица.
— Дидона. Это был берег Карфагена.
— Роберт, как хорошо ты все помнишь.
— Я был там всего год назад. В Тунисе, так теперь называется Карфаген.
— А что потом произошло?
— Энею приказали покинуть Дидону.
— Хотя он ее любил.
— Да, любил. Но остаться с ней не мог, ибо ему было предначертано стать поснователем великого. Рима. Эней со своими подданными все-таки уплыл из Африки. И действительно добрался до Италии, высадился где-то тут. Его встретила Кумская Сивилла. Старая жрица сказала, что ему нужно спуститься в Аид, повидаться с отцом, и даже вызвалась его проводить, в общем, привела к этому самому озеру. Когда они на лодке Харона подплыли к Полям Скорби, где блуждали души умерших от несчастной любви, Эней увидел тень Дидоны, стал молить ее о прощении, но царица отвернулась и убежала прочь.
