1730 годом помечены собственноручные проекты молодого зодчего. Это план бельэтажа летнего Анненгофского дворца и вариант устройства лабиринта, фасад со стороны реки Яузы и главный фасад со стороны Головинских садов, наружный фасад галерей, план части террас со рвом, расположенным перед дворцом. Тут же спланированы Головинский дом и при нем церковь, Оперный дом и прочие строения. И каждое на свой манер: Летний дворец — он летний и есть, легкий, прозрачный, открытый солнцу. А Зимний — совсем другой: добротный и прочный, он в любую метель выстоит, только заиндевеет на сильном морозе, его небесно-голубой цвет ни от холода, ни от ветра и дождя не выгорит.
Франческо чертит, набрасывает, прикидывает. Лицо у него пылает, но рука тверда. Чертежи Растрелли делает очень тщательно тушью и акварелью на бумаге верже.
"Господи, как хорошо, что отец подписал в Париже тогда контракт с русскими! Какой папа молодец", — с гордостью думает он, поражаясь дару его предвиденья. Отец ему говорил: "Ну что же, поедем, поглядим… Если справимся — честь нам и хвала. Этот советник коммерции Иван Лефорт, что договор со мной заключал, искушенный, как старый змий, у него один закон: на торгу все сойдет, торг дружб не признает… Между прочим, этот Иван Лефорт — племянник знаменитого друга царя Франца Лефорта. В дядю умом пошел племянничек, не сплоховал!" Отец трепетал от радости, когда царь Петр дал ему аудиенцию. И царь торопил, просил времени зря не терять и сразу же заняться постройкой дворца в Стрельне.
С этой мызой Стрельна, находящейся в восьми верстах от Петергофа, им, Растрелли, пришлось немало повозиться. И отцу, которого считали мастером на все руки, и сыну. Но от услуг отца потом отказались: в Петербург приехали два видных мастера — Леблон и Микетти. А сыну, которого стали звать Варфоломеем Варфоломеевичем, пришлось приводить в окончание начатые работы. Неспешно шло дело в Стрелиной мызе: начали в 1716-м и только в 1751-м последовал указ об ассигновании средств на возобновленье дворца. В 1754-м начались штукатурные работы, стали строить деревянную парадную лестницу. Потом соорудили двое каменных ворот по чертежу Растрелли. Еще через год к оным воротам изготовили модели статуй и ваз. Заменяли кровлю, делали штучные полы. Стремились к тому, чтобы в Стрельне мог проживать весь двор. В начале 1760 года работы приостановились. А еще через пять лет Контора строения в Стрельне была и вовсе упразднена. "За неимением там строения". Полвека строили и решили: хватит…
…Как только Растрелли приехали в Санкт-Петербург, к ним сразу же пригнали верзилу шведа, из пленных, портного, и он сшил обоим костюмы, какие полагались придворным мастерам: камзол, кафтан, панталоны из добротного красного сукна.
Натянули они на себя парадные чулки небесного цвета, потопали в деревянный пол кожаными башмаками и посмотрели друг на друга. У отца на лице — счастливая улыбка, а у сына глаза вспыхнули. Не так он за себя рад, как за отца: то, что ему не удалось в королевском Париже, наконец-то осуществится здесь, в царском Санкт-Питербурхе. А что место диковатое и не слишком-то обжитое — не беда. Уже целых четырнадцать лет архитектор имеет честь состоять на службе их императорских величеств. С ними носились, окружали заботами. Сам светлейший князь Меншиков ездил с ними на мызу Стрельна, чтобы осмотреть, где чему быть. Прикинули, разметили, и он сразу отдал распоряжение. И уже через неделю пригнали две сотни землекопов. Они тотчас приступили к рытью каналов.
Пошло все как по маслу: будто само собой предполагалось, что для отца и сына Растрелли наступят счастливые времена, никто в их дела лезть не будет, мешать не станет и оскорбительным окриком не оглушит. По учиненной с Лефортом капитуляции[16] перед ними открылось необъятное поле, словно приготовленное для вспашки. Радужные мечты наполняли отца и сына. Еще бы! Жизнь всякого человека бессмысленна, если он не испытывает хотя бы краткий миг счастья. Попробуй проживи, если все затянуто паутиной тоски, одето в серый цвет, словно в петербургский береговой туман. Нет, нужен хоть луч радости. Им дали возможность проявить свои таланты, показать силу. А достоинства, прилежания, мастерства — им не занимать!
Был Растрелли-сын счастлив сверх положенного. Сладко замирала в нем душа. Его обуревали замыслы — один грандиозней другого. Мечты становились снами. Легкими, радужными. Ему снились дворцы с золочеными скульптурами и богато украшенными лепниной залами, снились вереницы окон, вельможи, важно шествующие по лестницам в изысканных златотканых одеждах. Снились шелковые обои всех цветов и оттенков, зеркала, дорогая резная мебель. Иногда он видел в своих снах отца и самого себя, картинных, окруженных редкостной, царски щедрой почтительностью. Он не удивлялся: природный художник достоин благ, как никто другой на земле.
Любовь к художеству среди людей — проявление их творящего естества, а в государстве забота об искусствах — знак гуманной нравственности и правительственной мудрости. Франческо не обращал внимания на жалобы отца, что, дескать, дом им дали тесный: комнат мало, холодновато, пустовато, не так, как было в Париже. Отец "забывал, что в Париже он не замечал ничего, потому что ждал славы, а вместо нее дождался мыслей о горькой судьбе… А таковые убивают человека и жизненные силы подрывают весьма основательно. В петербургских домах повсюду сыро и холодно. Это не беда. Город на гнилом месте стоит.
Генерал-губернатор Мсншиков обещал им подыскать жилье получше, сказал, что есть у него на примете домец на Первой Береговой улице. А улица эта особенная, там что ни строенье — то дворец. Вельможная линия. И живут там избранные из отобранных, самая богатая и знатная местная община. Ну, к примеру, сестра царя — Наталья, нежно им любимая; там же флигель сына государя — Алексея, Жили на Первой Береговой и любовница царя — княгиня Голицына, гофмаршал курляндец Левенвольде, министры, генералы, обер-офицеры, советники, сенаторы, вместе с царствующей фамилией удерживавшие российский державный руль.
Чувства и намерения сына находили у отца отклик, одобренье. Привязанности у них были сходные — больше всего они любили работу, охотно встречались с мастерами из Канцелярии от строений за кружкой пива, чтоб обсудить насущные дела. Частенько туда наведывались архитекторы Шедель, Швертфегер, Николо Микетти, Михайло Земцов — люди достойные, мастера больших дарований.
Это была плеяда, готовая к полной самоотдаче. А потому в них не было низменного равнодушия и черствости, какие сплошь и рядом встречаются среди людей сытых и самодовольных. Эти были упрямы, честны, уверены в себе. Постепенно пиво подогревало, языки развязывались, возникал шум, разгорались споры, чаще всего о художестве. Прислушивался Растрелли-младший к их разговорам, делал для себя открытия, веселился, глядя на разгоряченные лица архитекторов, которые то добродушно отмахивались от чужих доводов, то вдруг закипали и с негодованием набрасывались друг на друга из-за какой-нибудь мелочи, потом снова успокаивались и, устав, лениво отделывались шутливыми язвительными репликами.
— Нет, что вы там ни говорите о барокко в Версале, но согласись, старина Теодор, что вы, немцы, любите сухость, строгость и протокольность, а нам, итальянцам, больше по душе затейливость — пилястры[17], наличники с лепными маскаронами[18], крупный антаблемент[19], арки, колонны, овальные окна, — слышал Франческо голос отца, обращенный к Теодору Швертфегеру, которого он очень любил за ясный ум, доброту и мягкий нрав.
Рука у него в художестве была невероятно уверенная, Швертфегер приехал в Россию в 1716 году, и его сразу же назначили руководителем строительства Александро-Невской лавры. Проект Швертфегера привел обоих Растрелли в восхищение — особенно хороши и выразительны были у него четырехъярусные башни-колокольни с вертикальными плоскими выступами в стене и расставленными на втором ярусе статуями.
— Да что ты ко мне привязался, Растрелли, — слышал Франческо высокий и звонкий голос Теодора Швертфегера. — Оставь, оставь, пожалуйста, в покое немцев, они толк знают, они еще вам, итальянцам, нос утрут — это тебе говорю я, Швертфегер! Мы поднаторели в архитектуре препорядочно, у нас есть и голландская простота, и французский напор идей, и своя собственная стройность.
