— Заходил в «Карму», чтобы купить серьги, которые тебе понравились, но мне сказали, что ты уже побывала у них. Там была Дженна, местный ювелир, которая их делает. — Затаив дыхание, я смотрела, как Макс надел что-то на мой безымянный палец, повернул и снял. — Она сказала, что у нее есть подходящие кольца. Она не часто их делает, обычно только на заказ, поэтому они не продаются в магазине. Она сбегала домой и занесла одно к моей маме. — Он надел кольцо на мой средний палец, покрутил его, потом обнял пальцами мою ладонь, задержав большой палец на кольце, и тихо сказал: — Подходит сюда.

Я опустила глаза на кольцо, которое оказалось таким же тяжелым, широким и изумительным, как мои сережки. Оно было великолепно и идеально сидело, закрывая почти всю фалангу от основания пальца до косточки.

Я продолжала изучать кольцо и все, что это значило, в основном тот факт, что Холден Максвелл был очень внимательным (что я уже знала) и делал обдуманные и щедрые подарки.

Глаза защипало от подступивших слез, и я подняла голову, чтобы посмотреть на него.

— Макс, — прошептала я.

Его пальцы коснулись моей щеки, потом скользнули в волосы, и он спросил:

— Тебе нравится?

Я кивнула, хотя «нравится» — неподходящее слово. Кольцо мне больше чем нравилось.

Макс смотрел мне в глаза, его лицо стало нежным, но он ухмыльнулся, прежде чем сказать:

— Тогда ты собираешься меня поцеловать или как?

Я должна была ответить «или как».

Но не ответила. Не смогла.

Кольцо было прекрасным, оно было особенным, а поступок Макса впечатляющим.

Так что вместо того, чтобы ответить «или как», я сделала нечто не умное, не здравомыслящее и не рациональное. Я поднялась на носочки, запустила пальцы в его волосы, а другой рукой вцепилась в крепкий бицепс.

Макс наклонился ко мне, обняв ладонью затылок, а вторую руку положив мне на талию.

И я поцеловала его, сначала дотронувшись языком до его губ, а потом, когда он открыл их мне навстречу, скользнув внутрь, ощущая вкус пива и Макса и думая, что это самый прекрасный вкус в жизни.

Макс зарычал мне в рот, наклонил голову и обнял меня обеими руками, перехватывая инициативу. Так было лучше, намного лучше, мне захотелось запустить вторую руку в его волосы и прижать его голову к своей, чтобы он понял: я не хочу, чтобы он останавливался.

Возможно, никогда.

Возможно, мне никогда не захочется, чтобы он останавливался.

Мы продолжали целоваться на кухне. Не знаю, сколько прошло времени, да мне было все равно. Мне просто нравилось целоваться с Максом на его кухне, отчасти потому, что я люблю целоваться, но большей частью потому, что Макс очень хорошо это делал.

Но потом он поднял голову и, к сожалению, остановился.

— Полагаю, кольцо тебе нравится, — пробормотал он, на его губах заиграла улыбка.

— Да, — выдохнула я, не в силах не то что улыбнуться, а просто устоять на ногах. Мне повезло, что Макс все еще обнимал меня.

— Боже, до чего ты хорошенькая, — продолжал бормотать он.

Я была не в состоянии даже сформулировать ответ.

А потом мы оба услышали громкий и настойчивый стук по стеклу. От этого звука я вздрогнула, а Макс плотно сжал губы. Он повернулся, увлекая меня с собой, и мы увидели, что за дверью стоит Джимми Коттон.

Джимми открыл дверь, просунул верхнюю часть туловища в дом и потребовал:

— Прекрати обжиматься с Ниной, Макс, и выходи помочь мне.

После этого он скрылся, оставив дверь открытой. Макс повернулся обратно ко мне, он не выглядел счастливым. Его слова подтвердили мое предположение.

— Клянусь Богом, если это не прекратится, я кого-нибудь убью.

Похоже, он серьезно.

— Ты не можешь убить Джимми Коттона. Он национальное достояние, — сообщила я ему.

— В данный момент, — ответил Макс, отпуская меня, — он заноза в заднице.

Я смотрела, как Макс подошел к двери, включил свет на крыльце и вышел, закрыв за собой дверь. Я не знала смеяться мне, визжать или пересчитывать счастливые звезды. Я не стала делать ничего из этого, а достала противень и упаковку теста для рогаликов, открыла ее и принялась раскатывать тесто.

Я сворачивала рогалики, когда дверь открылась и вошел Макс, в ту же секунду встретившись со мной глазами. У него было забавное выражение лица, он нес что-то похожее на большую раму, завернутую в простую коричневую оберточную бумагу.

Я продолжала заниматься рогаликами, но задержала дыхание, глядя на упаковку. Не говоря ни слова, Макс поставил ее на пол, прислонив к стене между дверями, развернулся и снова вышел.

Я не отрывала глаз от рамы, машинально сворачивая рогалики, пока Макс с Коттоном вдвоем вносили огромную раму, завернутую в такую же бумагу.

Мое сердце замерло.

— Иди-ка сюда, девочка, — приказал Коттон, когда они поставили раму рядом с меньшей. Она оказалась такой большой, что заняла почти все место под лофтом.

Я молча вытерла руки полотенцем и подошла ко входу, все еще не сводя глаз с рам. Я встала рядом с Максом.

Коттон достал перочинный нож, открыл его, аккуратно поддел бумагу у края большей рамы и вскрыл упаковку. При этом он все время бормотал:

— Хотел это сделать, еще когда был жив твой отец. Очень ругал себя, когда он умер. У Холдена не было здесь жилья. Он хотел бы, чтобы она висела у него дома, раз уж он жил в городе.

Потом Коттон сорвал бумагу, и мы увидели огромную черно-белую панораму, которая открывалась с утеса. У меня перехватило дыхание. Горы, поднимающиеся по берегам реки, которая тянулась вдаль, в открывавшуюся долину, позади которой снова вздымались белые пики.

Не думая, я нашла рукой руку Макса и переплела наши пальцы. Макс в ответ крепко сжал руку. Некоторое время никто не произносил ни слова, и я поняла, что Коттон внимательно смотрит на нас. С трудом подбирая слова, я заговорила.

— Это... это... — Я посмотрела на Коттона. — У меня нет слов.

Коттон повернулся, оценивающе посмотрел на фотографию и пробормотал:

— Да, мне и самому нравится.

Я не удержалась от смеха:

— Нравится?

Коттон усмехнулся:

— Да, симпатичная.

Потом он посмотрел на Макса:

— Она будет здорово смотреться здесь, в доме.

Я почувствовала, как Макс напрягся, а его рука в моей дернулась.

— Что? — спросил он.

— Дарю тебе, парень, — ответил Коттон.

— Я не могу... — начал Макс, но Коттон махнул рукой.

— Можешь и примешь, — перебил его Коттон. — Я стар. Хочу быть уверенным, что, когда я умру, мои фото будут там, где нужно. Это должно быть здесь.

О Господи.

— Коттон... — снова начал Макс, но Коттон повернулся ко второй картине, продолжая говорить.

— А эта для Нины.

Я распахнула глаза, и на этот раз моя рука дернулась в ладони Макса.

— Простите? — прошептала я.

Коттон не ответил. Вместо этого он провел ножом по бумаге и сорвал ее.

— Музей Виктории и Альберта, — сказал он, поворачиваясь обратно ко мне, но я продолжала смотреть на фотографию.

Я помнила ее. Это было фото крупным планом. Валун на склоне горы, тоже черно-белый, как все работы Коттона. Валун изобиловал трещинами, бегущими в разных направлениях, почти завораживающими, и на нем рос одинокий, но совершенно прекрасный цветок.

— Коттон, — прошептала я.

— Эта мне тоже нравится, — заявил Коттон, критически оглядывая фото.

— Я не могу ее принять, — сказала я, и он посмотрел на меня.

— Почему нет? — спросил он, искренне недоумевая.

— Я... Это...

Почему нет? Он сумасшедший?

— Она стоит целое состояние, — объяснила я.

— Знаю, — ответил Коттон. — Получил с десяток предложений, и все давали, как ты и сказала, целое состояние. Но все они мне не нравились. Не хотелось, чтобы она висела там, где будут эти люди.

— Но... — начала я.

— Мне нравится знать, что она будет висеть у тебя, — перебил меня Коттон.

После этих слов, которые потрясли меня до глубины души, я отпустила Макса, прижала ладони к щекам и воскликнула: