А еще он был затворником, никогда не появлялся на выставках, не давал интервью, успешно избегая мира, который его боготворил. Я никогда не видела его фотографий, даже когда он был молод. Я знала, что он живет в горах Колорадо — на большинстве его фотографий были горы, — но я и понятия не имела, что он живет именно здесь.

— Я... Мне... так приятно познакомиться с вами, — забормотала я, чувствуя себя глупой и застенчивой одновременно. — Я видела ваши выставки в Смитсоновском институте и одну в музее Виктории и Альберта и...

— V&A? — спросил он, прищурившись.

— Да. Она была впечатляющей. Она была... поразительной.

— У меня дома есть некоторые фото, что показывали в V&A. Я пороюсь в сарае, заверну одну и принесу к Максу.

Я почувствовала, как у меня отпала челюсть, но ничего не могла с собой поделать.

Макс засмеялся и сжал мою руку:

— Дай ему камеру, милая.

На автомате я подняла руку с камерой. Джимми Коттон подошел, взял мою дурацкую маленькую цифровую камеру в свою талантливую руку и сделал несколько шагов назад. Я была настолько ошарашена тем, что Джимми Коттон держал мою камеру, что даже не сопротивлялась, когда Макс повернул меня так, что я прижалась к его боку, одной рукой обнял меня за талию, а другой за плечи. Моя щека легла на его плечо.

— Улыбнитесь, — сказал Джимми Коттон — сам Джимми Коттон! — держа мою камеру, и я счастливо улыбнулась, оттого что не кто иной, как сам Джимми Коттон фотографирует меня (не говоря уже о том, как приятно было находиться в объятиях Макса).

— Хорошее будет фото, — произнес Джимми Коттон, повозившись с моей камерой, прежде чем подойти и вручить ее мне.

Я взяла ее, думая, что могу умереть на месте и сделаю это счастливой, потому что Джимми Коттон только что меня сфотографировал. Хотя это значило бы, что у меня не будет возможности распечатать эту фотографию и герметично упаковать.

— Слыхал про Додда? — спросил Коттон Макса. Макс продолжал обнимать меня за плечи одной рукой, касаясь пальцами моей шеи, но вторую руку опустил.

— Да.

— Проснувшись сегодня, я подумал, что солнце светит ярче, — проворчал Коттон, и я тихо хихикнула от удивления.

— Он был козлом, — поведал мне Коттон.

— Начинаю понимать, — ответила я.

— Утром Мик приезжал ко мне. Повезло, что Нина еще не привыкла к смене часовых поясов и сказала ему, что не спала и была со мной в постели, когда все произошло.

Лицо Коттона застыло, и он спросил:

— Какого черта Микки творит? Спрашивать тебя об алиби?

Я все еще находилась под впечатлением от того, что Макс рассказал Джимми Коттону (из всех людей) о том, что я была с ним в постели, но Макс, кажется, не заметил моего недовольства, хотя я была уверена: оно было таким сильным, что его нельзя было не почувствовать.

— Ни для кого не секрет, что мы не ладили.

— Ни для кого не секрет, что ты не относишься к тем мужчинам, которые совершают подобное.

— Коттон... — начал Макс.

— Особенно ты, — продолжал Коттон.

— Джимми...

— Особенно по отношению к Додду, — продолжил Коттон и посмотрел на меня. — Десять лет назад у Макса была гораздо более веская причина нажать на курок и грохнуть этого козла. — Теперь он посмотрел на Макса. — И Микки это знает.

— Он просто делает свою работу, — сказал Макс, но я была заинтригована тем, что сказал Коттон. Я слышала фразу «десять лет назад» совсем недавно и вот сейчас, что казалось мне любопытным совпадением.

К сожалению, Коттон очень злился, и мне никак не удавалось вставить хоть слово, чтобы попросить его объяснить.

— Большая наглость — приехать к тебе.

— Я был не первым, к кому он приехал.

— И не последним, — сказал Коттон, глядя на меня. — Додд никому не нравился. Черт, Микки мог и ко мне приехать.

— У тебя нет оружия, Коттон, ты пацифист и против насилия, помнишь? — напомнил ему Макс.

— Если и был человек, способный поколебать самого убежденного пацифиста и противника насилия, то это Кертис Додд, — ответил Коттон.

Макс хохотнул. Я ждала, что они скажут что-нибудь еще, но оба мужчины замолчали.

Мне оставалось или спросить, а я уже говорила себе, что не желаю знать, или промолчать. Мне пришлось приложить усилие — очень уж хотелось узнать про десять лет назад, про Макса и Кертиса Додда, — но я промолчала.

— Ну, я пойду. Вам, двоим голубкам, не нужен старик, портящий настроение.

— Вы не портите настроение, — быстро ответила я, и он улыбнулся.

— Любые разговоры портят это, — сказал он, кивая головой на вид за моей спиной. — Это нужно переживать в тишине или, еще лучше, с кем-то, кто много значит для тебя. — Почему-то при последних словах его глаза скользнули к Максу, прежде чем он снова посмотрел на меня и закончил: — Поэтому мне лучше идти.

Я не стала рассказывать, что едва знаю Макса и поэтому он ничего для меня не значит (по крайней мере я убеждала себя в этом), но Коттон уже попрощался с Максом и повернулся.

— Для меня было честью встретиться с вами, Коттон, — окликнула я его. Он остановился и обернулся.

А потом задал странный вопрос:

— Да? Почему?

— Потому что... — Под его внимательным взглядом я почувствовала себя смешной и запинаясь закончила: — Вы Джимми Коттон.

— Обычный человек.

— Человек, который умеет обращаться с камерой.

— Таких полно, — снисходительно сказал Коттон. Он явно не принадлежал к тем людям, которые рады похвалам такого непрофессионала, как я. Хотя, полагаю, он вообще не радовался похвалам от кого бы то ни было.

— Извините, — сказала я негромко, но достаточно, чтобы он услышал, — но я была на многих выставках, и только ваша заставила мое сердце болеть, потому что оно не могло постичь красоту, которая предстала моим глазам.

Рядом со мной замер Макс, а Коттон так глубоко вдохнул, что его грудная клетка расширилась.

— Так что, — тихо продолжила я, — вы не просто человек, который умеет обращаться с камерой. Не для меня. Вы Джимми Коттон, чьи фотографии сделали это со мной, и я очень признательна. И поэтому для меня большая честь встретить вас.

Несколько секунд он смотрел на меня, постепенно теряя идеально отрепетированный вид брюзгливого старика. Его лицо смягчилось. Он коротко кивнул мне, махнул рукой, повернулся и пошел в обход утеса.

Я смотрела, как он уходит, и, подозреваю, Макс тоже.

Я смотрела дольше, потому что почувствовала, как Макс сильнее обнял меня, пытаясь привлечь мое внимание.

— Готова ехать обратно? — спросил он, когда я подняла глаза.

— Нет, — выпалила я. Он вопросительно поднял брови, а я медленно выдохнула и предложила: — Можно мы еще покатаемся на снегоходе?

Он усмехнулся и предложил:

— Хочешь, я научу тебя водить его?

Я отрицательно затрясла головой, и его усмешка превратилась в улыбку.

— Не все сразу, — сказала я.

— Хорошо, Герцогиня, — ответил он и повел меня к снегоходу. Макс возил меня еще довольно долго, и надо признать, что я наслаждалась каждой секундой.

* * *

После обеда я сполоснула тарелки на кухне и сказала себе, что сейчас самое время снова стать умной, здравомыслящей и рациональной.

Пока мы ездили по горам на снегоходе, Макс показал мне еще множество видов и несколько своих любимых мест. Все они были прекрасными, но не настолько зрелищными, как утес. Я сделала несколько фото, один раз даже сняла Макса, надеясь, что он не заметит, хотя и говорила себе, что не следует этого делать. Он осматривал долину, его красивый профиль был уже не таким напряженным и... ну, красивым. Слишком красивым, чтобы не запечатлеть его на фоне раскинувшейся позади долины. Так что я сняла его и сделала это быстро, притворившись, что снимаю всего лишь долину.

Потом мы поехали домой, и я приготовила поздний обед, пока Макс ставил снегоход в сарай и разжигал огонь в камине в гостиной.

Мы ели сэндвичи из белого хлеба с креветками, авокадо и майонезом. Я сидела на стуле, а Макс стоял напротив меня около столешницы. Мы оба молчали. Макс казался вполне довольным, чего не скажешь обо мне.