Довольно неудобное число. Почти простое, ибо имеет всего лишь два простых делителя, два и тринадцать. Сам Эйхгорн выбрал бы для измерения суток одно из избыточных чисел – двадцать четыре (что, собственно, и имеем на Земле) или тридцать. Избыточные числа гораздо удобнее, поскольку их можно разбить на части множеством способов.

Правда, двадцать шесть – уникальное число, поскольку единственное находится между квадратом и кубом, но удобным оно от этого не становится.

Как следует рассмотрев мебель, Эйхгорн принялся копаться в шкафу. Похоже, после смерти хозяина в нем ничего не трогали – из суеверного страха или по другой причине. Эйхгорна это обрадовало – если повезет, он найдет какое-нибудь полезное оборудование.

Самое большое отделение ожидаемо оказалось одежным – там висело четыре ветхих сизых балахона, похожих на помесь судейской мантии с ночной рубашкой. Эйхгорн достал один, приложил к груди и хмыкнул. Видимо, прежний волшебник был на редкость плюгав.

Или любил носить мини.

Еще там лежало две пары обуви. Очень старые растоптанные шлепанцы и мягкие чувяки с загнутыми носами. То и другое Эйхгорну оказалось мало – да он и не стал бы носить обувь покойника.

А на верхней полочке хранилась дюжина кружевных, довольно хорошо сохранившихся платков и одинокий колпак. Такой классический колпак волшебника – сизый, как балахоны, островерхий, с кисточкой на конце.

Он единственный пришелся Эйхгорну впору. Чародей-самозванец снял панаму, натянул на ее место колпак, посмотрелся в зеркало и издал неопределенный звук. Отражение ему неожиданно понравилось. К тому же колпак был пошит из мягчайшей фланели и удивительно приятно облегал лысину.

Вернулся Еонек, с трудом таща по ступеням ведро воды, тряпку и метелку. Отчаянно прыгая, он принялся сбивать по углам паутину и обметать пыль со стола. Эйхгорн скептически хмыкнул. Здесь нужен не один неуклюжий мальчишка, а целая бригада по клинингу.

Помочь Эйхгорн даже не попытался. У него раньше не было слуг, зато были практиканты – и он считал эту систему разумной. Логично же, что человек, способный исполнять лишь простейшие функции, должен взять их на себя, чтобы он, Эйхгорн, не отвлекался от более важных дел.

Впрочем, Еонек и в одиночку справлялся неплохо. Шкуры он, экономя силы и время, просто бросал в люк, пообещав потом вернуть их чистыми. Пол, стены и мебель паренек сноровисто протер тряпкой, после чего вода в ведре превратилась в бурую вонючую жижу. Комната постепенно приобретала жилой вид.

Эйхгорн тем временем продолжал рыться в шкафу. Еще четыре отделения оказались книжными полками, но книги стояли только на самой верхней, и то неплотно. Похоже, остальное прежний волшебник расшвырял из окон. Уцелела пара пухлых фолиантов, какие-то брошюрки и десяток засаленных томиков с черно-белыми картинками. Судя по содержанию – бульварные романы.

На обложках семи – один и тот же светловолосый детина, только в разных позах. Названия тоже похожие – «Рыцарь Парифат и Колодец Смерти», «Рыцарь Парифат и Братство Добрых», «Рыцарь Парифат и Озерная Дева», «Рыцарь Парифат и Око Паргорона», «Рыцарь Парифат и Клубящийся Ужас», «Рыцарь Парифат и Властелин Идимов», «Рыцарь Парифат и Владычица Эльфов».

Скорее всего, местный аналог Конана-Варвара.

Листая книги, Эйхгорн сделал для себя три открытия. Первое – читать на местном языке он тоже может. Это совершенно точно не кириллица, не латиница, не греческий, не иврит и вообще не какой-либо из известных Эйхгорну видов письменности. Но эти незнакомые значки загадочным образом складываются в слова, а те – в осмысленный текст. Написан он привычным образом, слева направо, по строчкам.

Второе – письменность здесь буквенная. Не пиктограммы, не иероглифы, не силлабы. Буквы. Причем их довольно мало – Эйхгорн насчитал всего восемнадцать штук. Правда, применяются они с разными модификациями – диакритическими знаками, иными изгибами линий… Насколько Эйхгорн понял, от этого меняется произношение – буквы становятся твердыми или мягкими, глухими или звонкими. Б превращается в П, Ш в Щ, Э в Е и так далее.

Также есть разделение на слова, применяются знаки препинания – точка в середине строки и вертикальная черта. Первая, по-видимому, играет роль запятой, а вторая – точки. Иногда встречаются две и даже три вертикальных черты, но смысл этого Эйхгорн пока что не понял. Возможно, аналог многоточия или восклицательного знака.

Третье – в этом мире еще не изобрели книгопечатания. Книги написаны от руки. Очень красивым каллиграфическим почерком, каждая буква выведена с огромным старанием, но текст несомненно рукописный. Следовательно, томики в руках Эйхгорна должны стоить немалых денег, и очень странно, что их так просто бросили здесь пылиться.

Беллетристику и брошюрки Эйхгорн пока отложил в сторону. А вот фолианты изучил со вниманием. Первый назывался «Ктава» и состоял из четырех разделов: Севигиада, Небесный Закон, Предания Мертвых и Дыхание Песни. По всей видимости, местное Священное Писание.

Религия Эйхгорна интересовала очень мало, но он взял на заметку потом ознакомиться с основными постулатами. Чтобы не попадать впросак.

Второй фолиант был поинтереснее. Судя по иллюстрациям – какой-то справочник или энциклопедия. Почти на каждой странице встречались изображения растений (довольно плохонькие), человеческих органов, минералов.

Только вот прочесть Эйхгорн не сумел ни слова. В отличие от всех остальных, эта книга была написана на непонятном языке. Даже буквы несомненно другие.

Обидно, книга явно заслуживает изучения.

В других отделениях шкафа лежал в основном хлам и мусор. Однако нашлись там и весьма полезные предметы.

Например, очень неплохой, хотя и ужасно пыльный набор химического оборудования. Колбы, пробирки, кюветы, мензурки, пипетки, реторты, фарфоровый тигель, аптекарские весы, пинцет, горелка, водяная баня, газовый фильтр и даже перегонный аппарат. Это Эйхгорна ужасно обрадовало, а заодно прояснило род занятий прежнего «волшебника».

Химия, обычная химия. И никаких чудес.

В химии Эйхгорн не был глубоким специалистом, но, как и любой нормальный человек, владел основами. При наличии средств и компонентов он мог сварить хоть нитроглицерин, хоть метамфетамин – хотя, разумеется, никогда в жизни этим не занимался.

Кое-какие химикаты в шкафу тоже нашлись. Не все сохранились нормально, некоторые за минувшие годы выдохлись или испортились, но большинство содержалось в герметичных сосудах, так что с ними ничего не случилось. Бегло их осмотрев, Эйхгорн опознал крахмал, поваренную и бертолетову соль, ртуть, серу, фосфор, магний, киноварь, этиловый спирт, хлорид аммония, нитрат бария, азотную, борную и соляную кислоту. Неопознанные он пока трогать не стал, решив позднее провести полную ревизию.

В другом отделении лежали писчие принадлежности. Толстая стопка пожелтевшей, но все еще пригодной бумаги, огромная чернильница (правда, чернила высохли), стальное перо с натуральным опахалом, деревянная линейка, измерительный циркуль и еще какой-то непонятный предмет, похожий на тонкий скребок.

Судя по линейке, меры длины тут отличаются от СИ. Даже на глаз видно, что расстояние между жирными штрихами больше сантиметра, а между тонкими – больше миллиметра. К тому же жирные разделены не на десять, а на девять делений.

Еще Эйхгорн нашел колоду карт. Не похожи на земные, но это точно карты. Сорок четыре штуки, четыре масти – короны, мечи, монеты и какие-то спиральки. Изображения символические, но вполне угадывающиеся.

Кроме спиралек, конечно.

– Это может оказаться полезным в моей презентации, – сделал аудиозаметку Эйхгорн, перебирая карты. – Можно предположить, что масти символизируют власть, силу, богатство и… что-то еще. У меня пока нет идей насчет того, что означает эта спираль.

– Мэтр, а вы на каком языке сейчас говорите? – с любопытством спросил паж, скобля тряпкой стол.

Эйхгорн ничего не ответил, но мысленно пополнил свою копилку фактов. Если он говорит сам с собой, то изъясняется по-прежнему на русском. Если же обращается к местному жителю, говорит на туземном наречии, не прилагая никаких усилий. Интересно, что произойдет, если он заговорит с другим землянином или иноязычным туземцем?