- Куда вы его несете? - кричит кто-то. - Оставьте доктора в покое. Отнесите его лучше к священнику.
- Тут уже и священник не поможет, - умничал другой. - Только могильщик, только могильщик.
- Может, еще удастся воскресить.
- Эх, да что там, он наверняка помер.
- Этот уже не будет ходить по канату.
- Видать, тоже богохульствовал.
- Это наша вина. Не надо было на него смотреть.
- Так, так, - кивали одни, а другие возражали: - Как это, наша вина? Ежели кто захочет сломать шею - его дело. Кто куда соберется - своего добьется.
- Только сами не кощунствуйте, - заметил кто-то, а другой прокричал: Оставьте! Тихо! Не мешайте доктору его осматривать!
Я дал им знак, чтобы его внесли в дом, но не успел сам переступить порог, как сквозь толпу пробилась старая гадалка Енуфа, бросила взгляд на безжизненное тело и принялась почти победоносно выкрикивать:
- Это он. Я сразу так подумала. Это он. Тот самый, с которым тогда сбежала Магда Баласова. Говорю вам, это он. Что кого ожидает, то его не минует. - И непрестанно повторяла: - Это он, это он! - И крестилась.
Вдруг все затихли. И женщины поспешили осенить себе лоб и грудь крестным знамением, и мужчина за мужчиной снимали шляпы.
- Наказание Божье, - прошептал кто-то, но не нашлось никого, кто бы в полной тишине этого не услышал. А кто-то добавил:
- Божьи жернова мелют медленно, да верно.
Не успели его положить на стол, как я уже понял: он мертв. Но все, о чем я в этот момент мог думать, было: уже не придется кузнецу Йонасу искать того, кто годами крал его спокойный сон.
ХХХIII
Мертвого комедианта унесли из моего дома прямиком на кладбище. Педро был единственным, кто над ним горевал. Когда его несли в наскоро сколоченном гробу, Педро стоял на заборе и пел нечто, похожее на траурный марш.
Потом решил затеять разговор.
- Этот понимал, что такое красивая женщина, - произнес он. - Знаешь, сколько их у него было? О какой он думал, когда летел с высоты на землю?
Но мне было не до Педровой болтовни, я махнул рукой и заперся в горнице.
И остальные дома остались запертыми. Никто не выходил, и я знал, что все сидели немного пристыженные, немного огорченные тем, что ради их потехи должен был насмерть разбиться человек, немного устрашенные тем, что его убили Божьи жернова, а не их желание отплатить богохульнику за возможность быть свидетелями его трюков, теперь они сидели по домам, немного более растерянные, немного более покорные, чем обычно. И в моей голове мелькали подобные мысли, но еще и другие, о кузнеце, мысли, о которых знали только я да отец Бальтазар.
Нелегко было с этим справиться. Я искал одиночества. В воскресенье после обеда не пошел, как обычно, к священнику. У нас оставалась недоигранная партия? Ладно, пусть считается, что он ее выиграл, но сегодня я к нему не пойду. Так я решил.
Однако вечером кто-то постучал в мою дверь, и не успел я отворить, как Педро объявил о приходе отца Бальтазара.
Он стоял на пороге, отирал с круглого лица пот и слабо улыбался - с такой улыбкой мы обычно гладим детей. В этой улыбке не было ничего победоносного.
- Как это - с Магометом и горой? - начал он чуточку плутовски. - Не пришли вы, так пришел я. Пустите меня в горницу?
Даже когда меня не обременяли тяжкие мысли, я не был столь гостеприимным хозяином, как отец Бальтазар, но все же сразу пригласил его войти в дом и уже нес бутылку вина, рюмки и все, что сумел найти.
- Хорошо, - похвалил он, когда мы чокнулись за взаимное здоровье. Доброе у вас вино. Очевидно, с южного склона. Постойте. Филиппово? Нет. Скорее Карасово. - Он попал в точку. Я получил это вино от Терезиного зятя, когда лечил покойницу.
- Вы всегда доищетесь правды, - засмеялся я и налил ему еще.
- Всегда? - переспросил он, сразу посерьезнев. - Верно? - еще раз спросил он после паузы, как будто шаг за шагом должен был прокладывать себе путь, прежде чем решительно двинуться вперед. - Верно? Пожалуй, пожалуй, все мы должны искать. Но найдем ли? Всегда ли найдем? Вы-то когда-нибудь вычитаете правду из книг. Один ошибется в том, иной - в другом, посчитайте, суммируйте, и получится, что правда где-то посередине. А я в одиночку никогда ее не отыщу. Порой суть до нас вообще не доходит. Порой я терпеливо жду, как рыболов с удочкой. Порой оказываюсь слабым и вот-вот перестану верить, что, как вы говорите, я ее доищусь. Никому меня не выдавайте, иначе они, как и вы, перестанут ходить ко мне на мессу, да вы ведь сами знаете, когда у меня не хватает силы доиграть начатую партию. Но порой, когда я уже совсем беспомощен, когда - весьма неохотно признаюсь в этой слaбocти, перестаю верить, что Бог прислушивается к моим молитвам, тогда-то и является мне истина, узлы туч распутываются, как сегодня, и все вновь проясняется. Но всегда ли? Нет, нет, каждый раз мы должны искать заново.
Это была длинная речь, но все же не проповедь. Никогда еще отец Бальтазар не говорил со мной так откровенно. Хотя между нами сложилось нечто вроде дружбы, однако мы с ним уже долгие годы были чем-то вроде антиподов. Эта смерть смуглого канатоходца сблизила нас больше, чем что-либо иное. Только мы двое знали, как близок был кузнец Йонас к отчаянию, как мало нужно было ему для безумия и попытки купить свой покой даже ценой убийства. То, что случилось, потрясло нас обоих. И старые деревья с крепкими корнями во время бури раскачиваются. Но сейчас, когда он каялся в том, что на миг утратил веру, - а я знал, что стал для него исповедником, - сам я, напротив, должен был противиться готовности уверовать.
И защищался я твердо.
- Это означает, что вы молились, помышляя о погибели человека?
Я знал, в его ушах это прозвучит насмешкой. Более того. Как удар бичом. Но, пожалуй, он хотел именно этого, ибо сказал без малейшей искорки гнева, покорно:
- Я молился о покое кузнеца.
- И ваш милосердный Бог, выслушав вас, убил человека? - ударил я его снова.
- Бывает, что и Бог видит лишь один выход.
- А не было ли все это несчастным случаем? Что если бедняга выпил для храбрости и только потому его шаг стал неуверенным? - Удар за ударом падали на голову Бальтазара. Но ничто уже не могло сбить его с толку.
