Был у меня такой случай: она как-то что-то подсказала Леле, Лела воспользовалась подсказкой, развернула мысль, и ее ответ всем нам понравился. «Молодец, Лела!» — похвалил я девочку. Но Майя тут же заявила, что это она подсказала подружке и потому та смогла ответить. Ребятам не понравилась выходка Майи. «Ну и что, — поспорил с ней Дато, — Лела умная девочка, она и без твоей подсказки может умно говорить!» А позади сидящий Гия просто опровергнул утверждение Майи: «Она ничего не подсказала, Лела сама!..» И чтобы не осложнилась ситуация, я тут же задал детям другой вопрос, и все сразу переключились на него.

Но случай этот дал мне повод для размышлений. Конечно, самостоятельность — ценное личностное качество, и его нужно воспитывать, развивать и формировать, но вместе с тем его нужно и закалять в огне нравственности, нацеливать детей на солидарность, на взаимную помощь.

Имею ли я право довольствоваться тем, что Майя (эта умная, проницательная и старательная девочка) проявляет самостоятельность при выполнении учебных заданий, но при этом не проявляет никакого желания помогать другим, делиться с товарищами своими знаниями?

Нет, я лишаю себя такого права. Надежда Константиновна Крупская в 1911 году писала о недостатках современной ей школы: «В современной школе все направлено на то, чтобы разъединять учеников, а не сближать их... Все направлено к тому, чтобы отделить ученика от товарищей; ему запрещается что-либо спрашивать своего соседа, никакой общей работы, которая требовала бы объединенных совместных усилий, ученикам не дают. Каждый вынужден думать о себе, заботиться о своих личных успехах. Всякое проявление чувства товарищества, — благодаря принудительному характеру школы принимающего нелепые формы подсказывания, совместного надувания учителя, — строго преследуется»^[4].

В моем классе такого не должно быть, такого не должно быть в нашей — советской — школе.

В современной советской школе все направлено на то, чтобы объединять учеников, а не разъединять их; в них воспитывается чувство солидарности, взаимной помощи и заботы друг о друге. Каждый умеет радоваться успехам товарищей. Всякое проявление чувства эгоизма, личной выгоды преодолевается с помощью совместной работы, объединенной высокой целью, чутких педагогических методов и личностного влияния педагога на воспитанников.

Следуя этой мысли, я не могу поощрять Майю. Тем более что основной целью своей работы я ставлю не только и не столько вооружение детей знаниями, сколько воспитание в них мировоззрения, морали. Мне не нужна Майя, вооруженная глубокими знаниями, одаренная самобытным талантом. Мне нужно, чтобы в ней глубокие знания и природные способности приходили в движение через мировоззренческий механизм, через коммунистическую мораль.

Знания не существуют, не могут существовать, не должны существовать, так сказать, в стерилизованном виде, т. е. без определенной нравственной направленности. Зачем нам такие «чистые» знания, точнее, знания без личностной страсти творить ими добро, а не зло для людей, делиться ими с другими, приносить облегчение людям, оказавшимся в затруднении?

И вообще, зачем мы вооружаем человека знаниями, притом современными, научными, глубокими, если этот человек не применит в дальнейшем уже свои знания на благо общества, которое так заботилось о нем?

Какой может вырасти у меня Майя (и не только она, но и Дато, и Гига, и Зурико, и Тамрико), если я в начальных классах буду поощрять ее отчужденную самостоятельность, если со спокойной совестью буду смотреть, как она стискивает зубы, сжимает губы, закрывает ладонью тетрадь, когда рядом сидящая Лела находится в беде, в затруднении, нуждается в помощи товарища?

Каким она может стать человеком, если сейчас она готова разоблачать подружку, которая доверчиво воспользовалась ее помощью (ну, хорошо, подсказкой!) и на этой основе развернула свою мысль?

Мне вспоминается, как во время войны ходил я с обломком черепицы от одного дома к другому, чтобы люди поделились со мной золой с горящими угольками из своего очага. Мы все так делились огнем, куском хлеба и потому не мерзли, не голодали...

Поделиться знаниями — то же самое, что поделиться огоньком.

Вот я и думаю, какой может стать Майя в начале XXI века, когда ей придется быть действительно самостоятельной в своей профессиональной деятельности. Она будет творить этот век не одна, а вместе с другими. На людей, которые ее окружают, Майя Георгиевна смотрит сверху, она завидует успехам других, болезненно переживает свои неудачи, все больше замыкается в самой себе, ей мерещится, что у нее крадут мысли, идеи, ее вытесняют. В действительности же окружающие люди недолюбливают ее, не стремятся к общению с ней, хотя признают, что она умная. А в семье? Может быть, там тоже будут неурядицы — муж и жена ни в чем не уступают друг другу, возникают бесконечные споры...

Нет, ведь в моих силах, почти в моей власти изменить это будущее! Я обязан принять меры по отношению к сегодняшней Майе, чтобы душа будущей Майи Георгиевны не страдала от одиночества, от неуживчивости, чтобы ее знания, способности, творческая жилка приносили людям радость и пользу. И я принимаю такие меры. Приношу ей заведомо сложные задачи, ставлю заведомо трудные вопросы.

— Ну что, Майя, затрудняешься? Ничего. Сейчас мы все вместе решим!

И демонстрирую ей таким образом всю прелесть доброжелательного отношения к ней товарищей, показываю, как хорошо друг другу помогать и как обогащается каждый после такой помощи. Но я вижу, что только эти приемы не могут изменить девочку, и прибегаю также к другим приемам. То предлагаю ей выбрать группу из 4—5 ребятишек, вместе с которыми она будет выполнять нелегкое задание, то делаю ее «советником» Лелы или кого-нибудь другого, чтобы те тоже смогли справиться со сложным заданием. Иногда же просто беседую с ней один на один о том, как важно помочь товарищу, какой искренней и чуткой следует при этом быть, чтобы товарищу было легко принять ее помощь. Да, я откровенно, только секретно, говорю девочке, какой у нее недостаток, но перед классом поощряю малейшую ее попытку к сотрудничеству со всеми.

Не мешаю ли я своими приемами Майе стать самостоятельной? Такой вопрос идет вразрез с моим пониманием нравственной основы самостоятельности. В чем же она заключается? В том, что подлинная самостоятельность может проявиться только в действительной социальной жизни детей. Человек нуждается в человеке, люди нужны друг другу, им трудно будет жить друг без друга, невозможно представить общность людей, где каждый полон самим собой и заботится только о себе. Робинзон Крузо среди людей, и такой же состоятельный, как на необитаемом острове! Мыслимо ли такое? Сам Робинзон Крузо жил мечтой о том, чтобы скорее вернуться к людям, и было бы неестественным, чтобы он искал возможность стать независимым от людей. Такое стремление непонятно в нашем социалистическом обществе. Зачем человеку находиться в полной независимости от всех остальных, зачем ему надеяться в жизни только на свои знания и умения, зачем ему владеть всеми богатствами знаний, если... Впрочем, я убежден:

Суть нравственной основы самостоятельности заключается в том, чтобы люди помогали друг другу достигать успеха, преодолевать затруднения, творить благо на пользу общества.

Эта мысль опирается на социальное назначение самих знаний. Хотя знания являются личностным приобретением, однако они накапливаются в результате социального исторического опыта многих поколений. Личность имеет право загребать их столько, сколько сможет, но не имеет морального права по отношению к ним проявлять частнособственнической тенденции, пользоваться ими только для себя, пренебрежительно относиться к другим, чувствуя свое превосходство над ними. Она не имеет морального права не обращать знания в более умноженном, творчески обогащенном, качественно преобразованном виде на благо общества, в котором она живет и которое предоставило их ей и позаботилось о развитии ее задатков. Эти идеи, разумеется, чужды обществу, где частная собственность и эксплуатация чужого труда являются законными. Они приобретают силу закона в социалистическом обществе, где во главе угла стоит общественная забота о личности и личностная забота о благополучии общества.