Китнисс почему-то уверена, что Пит Мелларк ей не откажет, но вслух произносит:

– Значит, пусть остается.

– Ты готова уйти без него? – Гейл смотрит настороженно, его охотничьи инстинкты выискивают ложь.

– Чтобы спасти Прим и маму, да… – начинает Китнисс, – но… я сумею его убедить.

Он сжимает челюсти.

– А меня ты смогла бы бросить? – спрашивает Гейл с каменным лицом.

– Послушай, но ведь ты же согласился…

– Ну а вдруг, Китнисс? Ты ушла бы без меня?

Она смотрит на него с мольбой, а потом качает головой и отворачивается, слишком ясно осознавая ответ. На кончике языка крутится фраза о том, что без него она просто не решилась бы уйти: он слишком давно рядом, она чересчур привыкла на него рассчитывать – у нее есть только Гейл, которому можно доверять, как себе.

И все равно она не может произнести это вслух: слишком личное, до предела – ее.

– Нет… – шепчет Китнисс, – без тебя я бы… пропала в лесу.

Он щурится, скрежещет зубами, словно ожидал другого, надеялся, верил…

– Ладно, не важно: я в любом случае тебя не брошу. Куда ты, туда и я, – его взгляд теплеет. – Когда?

Китнисс смущается.

– Я еще точно не знаю, надо поговорить со всеми, убедить их. Как только снег сойдет – наверное, это лучшее время.

Гейл соглашается. Ему хочется снова заключить ее в объятия, почувствовать, какая Китнисс теплая и подарить ей собственную нежность, но его руки остаются на месте, а между ними – одиночество.

– Доедай, – он указывает на начатую тарелку супа, – почти стемнело, а надо еще вернуться…

Однако, выбраться из заброшенного дома этим вечером им не удается: пройдя несколько метров, оба понимают, что метель скрывает любое направление.

– Если пойдем дальше – заблудимся в трех соснах, – констатирует Гейл, и Китнисс не спорит. – Придется заночевать здесь.

Они возвращаются внутрь, подбрасывают дров к тем, что почти истлели, и усаживаются на старенькое одеяло поближе к огню. Ни один не нарушает молчания, но каждый ощущает приятное спокойствие, почти умиротворение: у них есть план, и, может быть, удача все-таки окажется на их стороне?

– Иди сюда, – зовет Гейл, снимая с себя куртку и укладываясь на бок, – ночь обещает быть по-настоящему холодной.

Китнисс без раздумий ложится рядом, прижимается к нему спиной, и Гейл накрывает их куртками. Его ладонь проскальзывает на ее живот, прикрытый вязаной кофтой, его теплое дыхание чуть шевелит ее волосы, и по коже Китнисс ползут мурашки. Она прикрывает глаза, наслаждаясь близостью Гейла; сами собой их пальцы сплетаются, образуя надежный замок.

Она чувствует несколько секундных поцелуев, прижигающих сзади ее обнаженную шею, но не предпринимает попыток освободится, позволяя себе улыбнуться в пустоту.

– Люблю… – беззвучно шепчут его губы, и она бессознательно сдвигается еще ближе к Гейлу, в точности повторяя изгибы мужского тела.

Окутанные тягучей нежностью, этой ночью они спасают друг друга от Капитолия, а утром просыпаются нос к носу, деля на двоих миллиметры дыхания, разделяющего их губы.

Старый фрагмент в новом свете ))))

Часть текста позаимствована у миссис Коллинз )))

========== Одиночество ==========

Комментарий к Одиночество

включена публичная бета!

заметили ошибку? сообщите мне об этом:)

- 04 -

Дверь дома Хеймитча закрывается за Китнисс, и она нерешительно топчется на крыльце, не зная, как себя вести. Пит стоит в шаге от нее — осунувшийся и молчаливый.

Завтра еще одна Жатва.

Китнисс прикрывает глаза. Наваждение какое-то! Возможно ли, что она пройдет через это второй раз? Нет, уже решено. Китнисс знает, что для нее это дорога в один конец, она сделает все возможное и даже чуть больше, лишь бы Пит выжил. Он заслужил.

По молчаливому согласию они одновременно спускаются по ступеням и, шурша гравием, бредут по аллее Деревни победителей. Небо над их головами уже пару часов как окрасилось багрянцем заката, теплый ветер едва шевелит отросшие волосы парня, и, глядя на него в пол оборота, Китнисс в очередной раз ловит себя на том, что находит его красивым.

В Пите что-то есть, она и сама не знает. Кто они друг другу? Случайные союзники, пленники президента Сноу. Жених и невеста, хотя уже нет — грядущая Бойня отменяет все, что было раньше.

Они снова трибуты. Снова, снова, снова! Слова набили оскомину у нее в мозгу, но от этого их грохот не становится тише. Она покойница, еще дышащая, еще что-то чувствующая, но уже мертвец.

— До завтра? — Пит останавливается на развилке перед их домами, смотрит на нее так, как только он умеет — с плавящей теплотой в голубых глазах.

И сердце Китнисс щемит, ноет, на какое-то мгновение ей хочется, чтобы он протянул к ней руку, она искренне желает вспомнить его прикосновения: с тех пор, как объявили правила Бойни, Пит держится от нее на расстоянии, он скорее суровый тренер, чем прежний влюбленный парень.

Он к ней не притрагивается, просто разворачивается и уходит, а Китнисс смотрит ему в след, пока дом, точно такой же, как у нее, не принимает Пита в свои объятия.

Хеймитч проболтался, что Пит намеревается пожертвовать собой, чтобы спасти ей жизнь. Глупости! Теперь ее черед отдавать долги.

Китнисс задирает голову, обнаруживая сверху сотню звезд, — потрясающая ночь, тихая, лунная. Ее последняя ночь в Двенадцатом. И Китнисс срывается, выбегает прочь из Деревни и торопится в хибарку — грязную, пропитанную угольной пылью и с тусклым светом через склеенное стекло.

Стучит — она в дверь, или ее сердце? Гулко и резко. Силуэт, возникающий перед ней невысокий, тонкий, как тростинка. Хейзел.

— Добрый вечер, — чуть виновато произносит Китнисс. — Можно?

Мать Гейла улыбается ей тепло и ласково, несмотря на жизнь, полную лишений, она не зачерствела, не высохла в душе.

— Конечно, проходи!

Снаружи домик мрачный и серый, внутри не лучше: любая вещь, на какую ни посмотри, старая и много раз ремонтированная. Обеденный стол под тусклой лампочкой, свисающей с потолка, имеет ножки разного цвета, занавески, разделяющие дальний угол на несколько комнатушек — самодельные спальни для трех малышей, Хейзел и Гейла, — сто раз заштопаны и украшены заплатами. Предельная бедность, хотя Гейл и гнет спину, чтобы прокормить свою семью — в Двенадцатом этого не достаточно.

Он сидит возле печки в окружении младших братьев и сосредоточенно пилит ножом какую-то деревяшку. Отблеск огня покрывает его кожу загаром и бликует в серых глазах, обращенный к Китнисс.

— Привет…

Они усаживаются за стол все вместе, пьют пустой, практически безвкусный чай и говорят: много и долго, болтают, будто и не наступит завтра, словно солнечный свет не принесет с собой неминуемую Жатву. Китнисс тепло и даже уютно, насколько это возможно в ее ситуации, можно притвориться, что все так, как всегда…

Ее мысли возвращаются в реальность, и она клянет себя за мечтательность. Не было у нее в жизни чуда, не произойдет его и сейчас. Китнисс смотрит на Гейла и размышляет о том, как многое ей надо успеть ему сказать.

Прим.

Когда Китнисс не станет, Гейл должен позаботься о Прим и ее маме: после смерти Победителя правительство отменяет причитающиеся ему выплаты — как только она умрет, ее семья снова станет нищей.

— Уже поздно, — вежливо говорит Хейзел.

Ее рука по-матерински ложится на плечо Китнисс, и впервые за весь вечер женщина заговаривает о больном:

— Удачи тебе, милая. Постарайся вернуться.

И Китнисс поджимает губы, храбрится и давит улыбку, лишь бы не расплакаться при всех. Кивает, желает Хейзел и детям спокойной ночи, смотрит за тем, как они скрываются за своими занавесками.

Гейл остается с ней: полумрак, нарушаемый только светом догорающей печи, его взгляд, согревающий не хуже теплой куртки, и отсутствие жалости — ее бы Китнисс не выдержала, заныла бы в голос.

— Они не пропадут, — уверенно говорит Гейл, и Китнисс вскидывает на него глаза.

Она благодарна ему за то, что он все понимает, чувствует ее без слов.