У белух без машинного перевода пока что могу разобрать лишь немногое: «плыви отсюда», «поплыть налево», «кувыркнуться», «ну, что съел», «ой, боюсь», да и в этом не уверен. Адаптер, подключенный к моим гидроакустическим антеннам, берётся за подстрочную расшифровку языка белух. Но слишком часто выдает многословную пургу – совершенно перпендикулярную к тому, что имеет в виду животное.
Язык белух, кстати, весьма богат в части описания слоев воды и поверхности моря, течений, льда. Причём описываются цвета там, где для нас одна темнота, как под водой, и там, где для нас одна белизна, как у льда. Есть у них в языке слова для восприятия электрических полей. Cлова для чувств, уверений в дружбе и любви. Белухи – мастера общаться, отчего их стая напоминает светский салон.
Я вот что усвоил. Акустика играет для морских наших братьев и сестер совсем другую роль, чем для нас, образуя пространство форм. Притом гораздо более обширное, чем пространство зрительное у нас, поскольку включает сведения о начинке объектов, которые «просвечиваются» ультразвуком. Свисты и щелканья зубатых китов, жужжание и пыхтение всякой рыбешки, мычание и стоны усатых китов, хлопки и пощелкивание криля, гудение и вздохи самой пучины – это всё не ради концерта, а образует для белух и тюленей реальность. Воспринимаемое как округлое и мягкое – хорошее, приятное, а как твердое, особенно угловатое и острое, то плохое.
Есть у них разумность, только другая, чем у нас. Дельфинообразный может за здорово живёшь проглотить велосипедную камеру вместо рыбины – сам я, правда такого не видел, но допустим. Это вовсе не неразумность, скорее, особенности гидроакустики, вернее её минусы. У них есть даже представление о рае, где, конечно, ничего твердого и острого, и вообще вся суша – на дне. Так что, если белуха действует наобум, её товарищи говорят: «У нее совсем суша утонула», для убедительности дополняя жестом – шлепком хвостовых плавников по воде.
То, что я произношу про себя, но достаточно чётко, нейроинтерфейс перехватывает в мозговой зоне Вернике, адаптер переводит на белуший язык, а «шуруп» передает. Сейчас приветствую Шарлин. Только, боюсь, моё приветствие смахивает на речь неандертальца в высоком собрании. И, вместо «досточтимая госпожа, примите уверения в моем глубоком уважении», получается что-то вроде «это я, чё пялишься?» Шарлин делает «бочку», может, со смеху, и мотает головой, мол, не парься, давай лучше поиграем: хочешь покататься у меня на носу? Прямо китёнок, а не взрослая особь на сносях.
С тюленями общаться проще. В отличие от белух латраки являются одиночками, поэтому их мысли, чувства, да и язык более бедные, без оттенков. Роберта и без машинного перевода понимаю недурно, слов у него немного и каждое дорогого стоит.
На хозяев Шарлин работает за еду, она на третьем месяце беременности. Роберт, скорее всего, запрограммирован на исполнение команд.
Ладно, плывем втроем; им надо иногда всплывать, я обойдусь. Над нами почти нет льда, но Шарлин почему-то беспокоится.
В «окне» гидролокатора уже отметилась группа целей, суда в походном ордере, целая флотилия. Атака, думаю, учебная – и то хорошо.
– Скоро у нас будут гости, – сказала белуха и любезно, хотя не очень понятно, предупредила. – Осторожно, впереди – мягкое, но острое.
Пока я размышлял о сложностях перевода, Роберт без долгих раздумий шмякнул арктическую цианею хвостом. Единственное, чего он по-настоящему боялся, были белые медведи, но я успокоил, что так далеко в море они не заплывают.
Вот и гости – в сравнении с ними любой медведь покажется вполне приятным зверем. Такие как я, только круче: люди-кальмары, люди-кошмары, трое особей; видел уже их на борту командного судна, в соседних баках, и знал по позывным «Дрейк», «Рэли» и «Морган».
Как-то доктор Хартманн разоткровенничался насчет своих любимых созданий: в результате внесения новых генов с помощью вирусных векторов у них появился внутренний панцирь гладиус и разрастание тканей, пышно именуемое мантией. В ней не только жабры, и щупальца могут спрятаться. Но сейчас кальмаролюди не прячут, а гордо выпустили это хозяйство на несколько метров. Среди щупальцев, по слухам, имеется особо шаловливое, именуемое гектокотиль и несущее половые функции. Недаром мадам зоопсихолог (была на командном судне и такая фифа) проводила с кальмаролюдьми куда больше времени, чем со мной, всегда выходя от них в приподнятом настроении. Ещё их ткани пропитаны хлоридом аммония, придающим им положительную плавучесть. А чего стоит радула, язык-тёрка в их раскрывающейся нижней челюсти, который любую самую твердую добычу перетрёт в съедобную кашицу. Какое счастье, что из меня сделали всего лишь полурыбу, полутюленя, а не такого вот красавца. Хотя, прямо скажем, с питанием им проще.
– Они мне тоже не нравятся, – пропищала Шарлин и снова добавила парадоксальное. – Они мягкие, но твердые.
Мягко-твердые как раз пристроились ко мне со всех сторон.
– Сегодняшнее задание является не учебным, а боевым, – сообщил по гидроакустическому каналу Дрейк, их вожак, сохранивший на предплечье «Вольфсангеля» – татуировку бандербата «Азов». – Мы вас сопровождаем.
– Но…
– Эй, жирдяй, засунь это «но» себе, знаешь куда, – рыкнул он, насколько это можно в воде.
Да, чтоб тебя гринда сожрала. Всего-ничего – я должен установить мину на одно из этих гражданских судов. Не макет, а самое настоящее взрывное устройство. Кошмаролюди меня «подстраховывают», чтобы не увильнул. Пришла и соответствующая команда от управляющего сервера – попробуй, ослушайся.
Прелюдия закончилась, герою пора отработать цистерну неприглядной жрачки, которую хозяева израсходовали на него, и дюжину поцелуйчиков от мадам зоопсихолога (и так уже облизавшей всех подряд морских тварей). Я-то надеялся притвориться послушным и в подходящий момент удрать, но вопрос питания удерживал меня; потом привык по-скорому исполнять приказы, что занозами вонзались в мой мозг. Даже радовался, как ловко всё стало получаться. Неспроста эта радость. Похоже, через нейроинтерфейс тихой сапой втюхана мне психопрограмма, предписывающая покорность доктору Хартманну.
Флотилия, к которой я неотвратимо направляюсь – гринписовцы в собственном соку, «экологи без границ». Узнаю «пиратов её Величества» по характерной раскраске труб и надстроек. Эти беспредельщики обычно появляются там, где надо зарубить какой-нибудь национально-ориентированный проект, подняв по всем СМИ ор-крик о кошмарном загрязнении окружающей среды. Проект под угрозой санкций сворачивают, после чего в этот район подгребает транснациональная корпорация с правильной пропиской в Лондоне или Калифорнии, начиная уже без всякого шума разведку и разработку в интересах западных акционеров.
Некий повар сготовил здоровенную провокацию. Моя роль в ней будет эпизодической, но важной. Я прикреплю мину к борту головного судна флотилии. Получив пробоину, гринписовская посудина может отправиться ко дну, во всяком случае дыма и грохота окажется предостаточно. Остальное легко предугадывается. Западный Альянс обвинит русских, конкретно Северный Флот – в том, что он цинично утопил международных экологов после того, как те углядели российский военный секрет вроде стометровой торпеды, способной пробить Америку насквозь, или утечку из канализации. Затем – эскалация, вселенский визг. А в итоге – Россия, такая-сякая, отдай свою долю Арктики.
По правде говоря, я принялся правильные мысли из головы изгонять, чтоб хозяева не засекли их через нейроинтерфейс и не всполошились. Однако, свято место пусто не бывает, на их место сразу явились предательские думки. Если ничего изменить я не в состоянии, то, может, примкнуть к силе и преданно поцеловать Мамону в зад?
Но ребята с щупальцами так достают меня, проносясь мимо, словно возле затонувшего бака с мусором. Какие же они вертлявые на радость хозяевам. И мне придётся гадость за гадостью делать, чтобы быть полезным доктору Хартманну. А ведь не водились предатели в моем роду, я в этом стопудово уверен.
