Этот Казанова — сокровище. Брагадин нарекает его своим «сыном». Отныне он — придворный иерофант, у него есть деньги, кров, его кормят и обихаживают. Скрипач без всяких надежд на будущее стал сеньором.
Джакомо прекрасно сознает, что плутует, но самое удивительное, что он описывает свои плутни, чего не делал и никогда не сделает ни один шарлатан. Он объясняет их совершенно безыскусно:
«Я принял самое прекрасное, благородное и естественное решение: жить так, чтобы больше не нуждаться в необходимом».
Иными словами: я беден, но обладаю даром, который использую по своему разумению, хотя мог бы, по примеру многих других, поступить куда подлее и разорить моих покровителей. Объяснение более изощренное: человечество верит и всегда будет верить в чудодейственный порошок, и самые опасные шарлатаны как раз те, кто уверяет, будто оно в силах освободиться от этого наркотика. Порошок меняет форму, чудодействие остается. Философ должен это понимать и принимать как данность. Кто сказал, что век Просвещения был оптимистическим? Только тот, кто не читал Вольтера или популяризирует Вольтера, фальсифицированного господином Оме[18].
Патриции непоследовательны? Мудры и при этом доверчивы? Ничего удивительного. И однако все (кроме Казы) будут удивляться этому противоестественному содружеству:
«Они — само небо, я — весь в мирском; они — люди строгих нравов, я — самый отчаянный распутник».
Словом, жизнь прекрасна.
Автопортрет художника и игрока:
«Достаточно богатый, наделенный от природы привлекательной внешностью, смелый игрок, транжира, острый на язык краснобай, не страдающий излишней скромностью, храбрец, любитель хорошеньких женщин, без труда устраняющий соперников, готовый водить компанию лишь с теми, кто меня забавляет, я не мог не вызывать ненависти».
Нелицеприятно.
«Играть меня заставляла жадность; я любил мотать, но не жалел только тех денег, которые принесла игра. Мне казалось, что деньги, которые я выиграл, ничего мне не стоили».
Проницательно, откровенно.
«Люди удивляются, что есть на свете предатели-ханжи, которые поручают себя покровительству своих святых, а потом благодарят их за то, что предательские планы удались. Удивляться нечему. Чувства этих ханжей похвальны, ведь они противостоят атеизму».
Дерзость, юмор.
Каза рассказывает нам, что старик Брагадин в молодости «совершал безумства из-за женщин, которые, в свою очередь, совершали их из-за него». Он также «много играл и проигрывал». Он «красив, учен, любит шутку и отличается редкой кротостью нрава». Лучшего отца для приемного сына двадцати одного года от роду и пожелать нельзя. Тем не менее в обыденной жизни рассуждениям этого отца-покровителя свойственна «странная смесь светской политики и лжеметафизики». Но не будем роптать; он любит своего Казу, все ему прощает, на многое закрывает глаза, платит карточные долги. А сын продолжает свои похождения, по-прежнему предпочитая юных дебютанток. И вот как раз одна из них, Кристина: ей помогают, ее просвещают, соблазняют, и наконец соблазнитель сам же выдает ее замуж. Каза очень любит такое полюбовное решение проблем. Все довольны, комедия продолжается.
Однако Джакомо перегибает палку (ему быстро все приедается). Так, например, желая кому-то отомстить, он отрубает руку мертвецу и вкладывает ее в объятия спящему врагу, который умирает от испуга. Случай щекотливый, начинается ропот. Разумнее на время куда-нибудь уехать.
Чтобы «следовать воле Божьей», лучше идти в обход, прибегать к разнообразным уловкам. Представляется случай устроить розыгрыш? Извольте! Здесь, например, продают псевдореликвию — ржавый кинжал, которым святой Петр якобы отрезал ухо одному из служителей первосвященника; достаточно сфабриковать для кинжала ножны в духе того времени, и подделка ни у кого не вызовет сомнений. А там крестьянин ищет сокровище, зарытое в его земле. Прекрасно, с помощью магических заклинаний мы ему это сокровище найдем, тем более что у крестьянина хорошенькая дочка и имя у нее прелестное — Жавотта. Заставим девушку искупаться под предлогом ритуального очищения. После чего разыграем целое представление: на земле очертим круг, начнем заклинание духов, абракадабра, буря, молния и т. п. (И тут в самом деле сверкает молния — это один из тех редких случаев, когда Казанова признается, что испугался.)
Но все это вздор, который не сравнится с любовью. И любовь тут как тут. Предмет ее, как можно было ожидать, оказывается французским (и даже провансальским). Неужели речь идет о мужчине? Как будто да. Да нет же, вас снова обвели вокруг пальца, перед вами «растрепанная, смеющаяся головка», умная женщина. К тому же красотка и вдобавок из прекрасной семьи. Что же она делает на дорогах, в одежде профессионального игрока и в компании немолодого офицера?
Казанова загорается; сам того не сознавая, он мечтает о ней, он «влюблен до безумия». Вы узнали Генриетту, реальный и загадочный образ, пленявший всех казановистов.
«Что за ночь! Что за женщина эта Генриетта, которую я так любил! Которая дала мне такое счастье!»
Здесь самоцензура. Стыдливость. Никаких физических уточнений. Каза поглощен, подчинен. Чародей сам подпал под чары. Девиз Sequere Deum нашел себе достойный отклик в Вергилиевом девизе Генриетты и ее семьи Fata viam invenient (судьба указывает путь).
Конечно, большую роль тут играла разница в их социальном положении, но главное, культура и ум Генриетты, аристократки, которая ненадолго стала искательницей приключений, но которой вскоре вновь предстояло обрести подобающий ей ранг и вернуться к правилам благопристойности. Когда они вдвоем останавливаются в Парме, Каза записывается под фамилией своей матери, Фарусси, обходясь без комментариев. У Генриетты нет другой одежды, кроме мужской; он покупает для нее роскошные женские наряды, он считает ее своей женой. Парма в это время ждет прибытия супруги инфанта, герцога Филиппа, Луизы-Елизаветы — это старшая дочь Людовика XV, французская принцесса крови. Город кишит французами, итальянцами. Пьянящая французская атмосфера.
«Те, кто не верит, что одной женщины довольно, чтобы мужчина был счастлив двадцать четыре часа в сутки, никогда не встречали женщины, подобной Генриетте».
Они болтают, смеются, развлекаются. Генриетта философствует о совершенном счастье: «Мужчина счастлив лишь тогда, когда сознает себя счастливым, а это возможно только в покое». Женщина, которая прославляет покой, — это мечта. «Там красота, и свет, и счастье, покой, и лад, и сладострастье»[19]. И Каза восклицает: «Блаженны любовники, которым ум может заменить чувственность, когда чувственности нужно отдохнуть!» Мысль, годная на все времена, но воплотить ее удается редко.
Это сочетание (стыдливость, веселье, легкость) пленяет Джакомо новизной, кульминация настает, когда как-то вечером Генриетта неожиданно демонстрирует своему другу, что виртуозно играет на виолончели. Женщина-виолончелистка! Монастыри это запрещали, находя движения виолончелиста неприличными. Нет, это слишком прекрасно! Каза потрясен, он выбегает в сад, он заливается слезами. Любовь-целительница оказывается еще и любовью-музыкантшей. Мы часто забываем, что свободная любовь (потрясающее выражение) — это еще и название французского музыкального произведения.
Но Генриетте пора возвращаться домой. Джакомо провожает ее до самой Женевы. Трогательное прощание завершается неожиданно безразличным письмом, в котором она просит, чтобы он никогда не искал возможности вновь ее увидеть. И знаменитая надпись, нацарапанная бриллиантом на стекле: «Ты забудешь и Генриетту». Нет, он не забудет, да и она не забудет тоже (Генриетта будет издалека следить за ним). Но, так или иначе, он покинут, отсюда депрессия, новая венерическая болезнь. На короткое время Каза даже впал в набожность. Но вот какой вывод делает по ходу повествования писатель из Дукса:
