О местной русской основе рассказа говорят детали: пересекая неприятельское окружение, юноша бренчал уздечкой и, зная по-печенежски, спрашивал, не видал ли кто его коня. Но дружеский обмен оружием, соответствующим национальности противников (печенег дал лук со стрелами, Претич — меч и щит), как будто опять напоминает античность.
В древнейшей части летописи иные легендарные новеллы повторяют сказочные мотивы, рассеянные по литературам мира.
Так, из воинских мотивов отметим взятие городов воинами, прибывшими в виде купеческого каравана, укрытыми как товар (под 882 годом — взятие Киева Олегом); сожжение города посредством птиц с привязанным к ним горючим веществом (под 946 годом — третья месть Ольги древлянам).
Весьма изобразительным, оригинальным в подробностях является славянский по национальной тенденции рассказ о взятии Олегом Константинополя под 997 годом летописи. Когда Олег пришел к «Цесарю-городу» с двумя тысячами «кораблей», греки заперли (цепью) гавань («Суд») и затворили городские ворота. Высадившись, Олег велел воинам вытащить корабли на берег. И войска его произвели сильное опустошение в окрестностях города: «разбита многи палаты и церкви», пленников «посекаху», «мучаху», «расстреляху», «и ина многу зла творяху Русь греком, еликоже ратнии творят». И велел Олег воинам своим «колеса изделати» и поставить на них корабли. Когда поднялся попутный ветер, паруса надулись и корабли с поля пошли к городу. Видя это, греки испугались и послали к Олегу со словами: не губи города, мы обяжемся тебе данью, какую захочешь. Олег остановил воинов, и греки вынесли ему съестные припасы (брашьно) и вино; но Олег не принял приношенья, ибо оно было отравлено. Испугались греки и сказали: «Нет, это не Олег, но святой Димитрий, посланный против нас Богом». Следует пояснить, что христианский святой Димитрий считался патроном города Солуня, греческого по управлению, но славянского по населению своей области. Взяв с греков дань «на 2000 корабль, по 12 гривне на человек, а в корабли по 40 муж»,[2] — Олег велел своим воинам готовиться к отплытию: нашейте для Руси (т. е. для варягов) паруса шелковые, а для словен «кропиньны» (из тонкого полотна). Так и сделали. «И повеси щит свой на вратех, показуя победу, и поиде от Цесаря-града». Когда надулись паруса, — шелковые у Руси и «кропиньные» у словен, — то ветер разодрал их. И сказали словене: возьмем-ка мы свои толстины, не даются словенам эти паруса («имем ся своим толстинам, не даны суть Словеном пре»). И пришел Олег в Киев, принеся с собою золото и шелковые ткани, и овощи, и вина, и всякие предметы роскоши («всяко узорочье»). И прозвали люди Олега «вещим», ибо были язычники и невежды: и «прозваша Олега вещий, бяху бо людие погани и невегласи». Эпизод с парусами, очевидно, принадлежал перу «словенина», то есть жителя Новгородской области, ревниво относившегося к варягам и демократически несклонного к византийской роскоши.
Об усобицах детей Святослава летопись не сохранила развитых новелл; остались только краткие заметки о событиях, судя по жизненным деталям, действительно происходивших.
Походы самого Владимира Святославича дали сюжет двум рассказам Начальной летописи. Один из них представляет собою совершенно оформленную новеллу, целостную, художественно изложенную и полную драматизма. Это — повесть о Рогнеде. Содержание повести таково. Пришел из-заморья Рогволод и осел в Полоцке. Наступила Владимиру пора жениться, и он посватался за дочь Рогволода, Рогнеду. Гордая Рогнеда отказалась выйти за него замуж, сказав: «Не хочю розути робичича». Дело в том, что Владимир был побочным сыном Святослава от Малуши, ключницы его матери, княгини Ольги. «Не хочу Владимира, — сказала Рогнеда, — но Ярополка хочу», то есть подлинного княжича, старшего брата Владимира. Оскорбленный Владимир ополчился на Рогволода, взял Полоцк и овладел Рогнедой.
Другая летопись дает более полный вариант повести. Взяв Рогнеду себе в любовницы, Владимир отвел ей на прокормление город. Здесь родился у нее сын Изяслав. Рогнеда не могла забыть насилия и однажды, когда Владимир заснул подле нее, попыталась его зарезать. Случайно избежав смерти, Владимир решил казнить Рогнеду и велел ей ожидать на ложе в свадебном наряде. Между тем Рогнеда научила своего маленького сына Изяслава пойти навстречу отцу и сказать ему: «Неужели ты думаешь, что ты здесь один?» Так и случилось. Пристыженный Владимир, уже шедший с мечом к Рогнеде, отказался от намерения ее казнить. Рогнеда же была прозвана Гориславой.
В русской литературе, как письменной, так и устной, не встречается рассказа, столь насыщенного эффектными мотивами, хотя для некоторых деталей параллели есть. Например, отказ гордой красавицы выйти за неровню, сопровождаемый презрительным иносказанием (см. в повести о Василии Златовласом: «не терт-де калачь, не мят-де ремень, садится лычко к ремешку лицом»); насилие над пренебрегшей девицей (там же). Но попытка убить насильника во время его сна и особенно успешная защита младенцем своей матери путем инсценированного вызова отца на бой — единственны в своем роде. Наконец, совершенно изумительна цельность всего сюжета.
Только что приведенный нами более полный вариант повести о Рогнеде помещен в летописи лишь под 1128 годом, хотя по содержанию относится ко времени язычества: летописец сообщил его в объяснение вражды между изяславовыми и ярославовыми внуками. Прозвание Рогнеды «Гориславою» объясняется здесь горькой ее судьбой. Такое толкование поддерживает «Слово о полку Игореве», где отчество Олега Святославича изменено на «Гориславличь»: «Тъгда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука».
Другой рассказ — про замечательный поход Владимира Святославича на Корсунь-Херсонес Таврический — изложен очень схематично и интересен не литературной разработкой, а как сюжетная основа с оригинальными деталями воинской практики: осада города при помощи насыпного вала и взятие его путем перерыва водопровода, по изменническому совету стрелою из города. Как известно, поход Владимира на Корсунь связан с его женитьбой на византийской царевне и с переходом его в христианство. Но связь этих событий, их последовательность и мотивировка остаются неясными, как ввиду недоговоренности и разногласия сведений и недоуменных оговорок в самой летописи, так и ввиду противоречащих ей показаний других памятников. Владимир то крестится в Корсуни сейчас же после его взятия, то три года спустя. Изменник, пустивший из города стрелу, называется то греком Анастасом, то варягом Ждьберном. Что касается самой летописи, то из оговорок ее видно, как автор ее компоновал свой рассказ из разных источников: он использовал не только слухи и предания, но, возможно, и какой-то книжный памятник. Вообще, все летописное повествование о событиях перехода Руси в христианство обнаруживает обильное пользование разнообразными источниками. Это — результат целого, так сказать, изыскания о прошлом, на сотню лет отдаленном от летописца, который соединял противоречивые данные и обрабатывал их при помощи литературных произведений, дополняя вымыслом. Он не мог обойти столь важную тему, как переход Руси в христианство, и, как образованный писатель, не хотел оставить ее без художественного оформления. Это оформление было книжное по стилю, из устных же сказаний (и песен?) брались им лишь сюжетные данные, освобожденные от фольклорной оболочки. Источники этого сложного летописного повествования теперь остроумно и с достаточной точностью определены исследователями. Но литературное искусство связи многих сюжетов в целостное повествование еще ожидает характеристики.
Начиная с XI века события отмечаются в Начальной летописи точнее и пространнее. XI век летописец начинает смертью Владимира Святославича и придворными драматическими событиями, которые сопровождали его кончину, а именно: у Владимира осталось несколько сыновей, которые, как часто бывало в феодальном мире, не поделили между собой отцовского наследства. Старший брат, по имени Святополк, сидевший в Киеве, подкупил убийц, которые разделались с двумя младшими братьями — Борисом и Глебом, в то же время, как третий брат, Ярослав, уцелел, сидя на княжении в Новгороде. Остальные же братья не казались пока опасными, будучи рассажены по окраинам. В летописи под 1015–1019 годами помещен рассказ об убийстве Бориса и Глеба и о борьбе Ярослава и Святополка за право на Киевское княжение.
