Поневоле уступив Киеву передовое место в Полянском племенном союзе, Вышгород оставался здесь весьма заметным и влиятельным городом. Вот почему он пользовался правом на часть древлянской дани, а вовсе не потому, что являлся собственностью Ольги. Летописное выражение «град Вользин» следует понимать так, что Ольга правила в Вышгороде и жила в нем, как верно догадался А. Н. Насонов.⁶²⁴ Возможно, в Вышгороде было некое подобие княжеского стола. Но если это так, то перед нами еще одно свидетельство об особом положении Вышгорода в племенном объединении полян.

Поступление древлянской дани в Киев и Вышгород характеризует восточнославянское данничество как коллективную форму внешней эксплуатации, или угнетения одного племени другим, осуществляемого не только военно-дружинной знатью племени-победителя, но и рядовыми соплеменниками, т. е. всем племенным сообществом в целом.^624а Эта эксплуатация возникает и развивается в сфере межплеменных отношений. Ее нельзя связывать с феодализмом.

Когда исследователи говорят о дани как феодальной ренте, они исходят из предположения о наличии на Руси IX-X вв. верховной собственности на землю либо государства, либо князя, либо военно-дружинной знати, что, по нашему убеждению, противоречит показаниям древних источников и потому должно быть отвергнуто.⁶²⁵ В историографии предпринимались попытки выявить структурообразующие элементы дани, характеризующие ее как феодальную ренту. Так, О. М. Рапов считает, будто «в X в. имеются налицо все составляющие этой земельной ренты: 1) верховный земельный собственник — Киевское государство (фактически — киевский князь); 2) регулярность взимания дани, установленная "уставами" и "уроками"; 3) наличие определенных фиксированных площадей, с которых происходило взимание; 4) сбор ренты проводился с помощью внеэкономического принуждения, которое выражалось в изъятии дани вооруженными отрядами княжеских дружинников».⁶²⁶

Доводы О. М. Рапова без труда отвел А.Л. Шапиро: «Все черты, которые О. М. Рапов считает отличительными признаками дани-ренты, в равной мере присущи и дани-контрибуции. Дань-контрибуция, которую киевские князья брали с Византии, не была единовременным платежом, а должна была повторяться... Дань-контрибуция, как и дань-рента, и даже в большей степени, чем эта последняя, взималась по определенной норме, в установленных размерах, иногда и с земель ных площадей. Вспомним, например, татарскую дань с сохи и сборщиков татарской дани — поплужников».⁶²⁷ Л. Шапиро решительно (и, на наш взгляд, вполне обоснованно) отверг идею о верховной земельной собственности первых Рюриковичей и тем самым лишил еще одной опоры конструкцию О. М. Рапова.⁶²⁸ Нельзя считать показателем рентной сути дани ее изъятие «вооруженными отрядами дружинников», поскольку к данническим платежам, как мы не раз убеждались, всегда принуждали посредством военной силы.

Несравненно ближе к истине, чем толкователи дани как феодальной ренты, подошел А. И. Першиц, когда замечал, что «при первых киевских князьях дань, собираемая на земле данников и под непосредственной угрозой применения военной силы, еще оставалась как бы не вполне институционализированной суммой ежегодных контрибуций».⁶²⁹ А это означает, что дань у восточных славян вплоть до X в. включительно являлась архаической формой внешней эксплуатации, порожденной межплеменными войнами, в результате которых устанавливалось господство одной этнополитической общности над другой,⁶³⁰ носившее ярко выраженный коллективный характер, в котором отражалось противоборство племен, типичное для родоплеменного строя, особенно на завершающей стадии его развития. Есть все основания согласиться с В. В. Мавродиным в том, что «дань — не феодальная рента. Платящие дань общинники еще не являются феодально-зависимыми людьми. Они платят дань и принимают участие в военных мероприятиях своих князей. И только. При этом дань — результат военных столкновений, "примучивания" или, наоборот, стремления избежать вооруженной борьбы ("мира деля"). Платят дань только покоренные силой оружия "люди" разных племен и земель неславянского и славянского происхождения».⁶³¹

Помимо стремления выдать восточнославянскую дань за феодальную ренту, в историографии предпринимались попытки изобразить ее как внутреннюю подать, связанную с налогообложением. Так, по словам М. Б. Свердлова, «вопрос о данях восточнославянских племен IX-X вв. имеет большое значение для изучения истории системы налогообложения в Древнерусском государстве».⁶³² В. И. Горемыкина рассматривает дань времен княгини Ольги в качестве налога, являвшегося «формой зависимости от государства».⁶³³ Согласно Л. В. Даниловой, «дань-контрибуция известна и в киевские времена, и позже. В рамках же политического объединения восточных славян она была главным государственным налогом и в качестве такового играла роль одного из важнейших факторов политической интеграции».⁶³⁴

Чтобы зачислить межплеменную дань в разряд государственных налогов, надо доказать существование в X в. единого Древнерусского государства, охватывающего огромные просторы Восточной Европы, освоеннью многочисленными восточнославянскими племенами. Но сделать это, увы, невозможно, хотя стараний тут приложено немало.⁶³⁵ Сохраняют научную ценность наблюдения историков, стоявших у истоков советской исторической науки, согласно которым у восточных славян X в. не было и не могло быть общей государственной территории, а значит, и единого государства.⁶³⁶ По мнению С. В. Бахрушина, изучавшего историю государственности при первых Рюриковичах, «говорить о прочной государственной организации в эту эпоху еще трудно. Нет даже государственной территории в полном смысле этого слова. Покоренные племена отпадают при первой возможности, и приходится их покорять сызнова. Если верить летописи, древляне были покорены уже Олегом; вторично их покоряет Игорь, но при нем же они восстают и не только избавляются от киевской дани, но и угрожают Киеву; в третий раз их покоряет вдова Игоря, Ольга, и с этого времени только Древлянская земля прочно входит в состав Киевского государства. Владимир должен был дважды совершать поход в землю вятичей, уже покоренную в свое время отцом Святославом, и т. д. Каждый новый князь начинал свое правление с того, что приводил опять в подчинение племена, входившие при его предшественниках в состав державы».⁶³⁷ Более того, «у киевских князей, вечно стремящихся к новым завоеваниям еще нет прочной связи с Приднепровьем». Откинутые сюда внешнеполитическими и военными неудачами, «киевские князья должны были отказаться от широких завоевательных планов. Сыновья Святослава уже пытаются опереться на местные силы».⁶³⁸ «Подлинным киевским князем» С. В. Бахрушин считал Владимира. Но и тот был тесно связан лишь с территорией Приднепровья.⁶³⁹ В. А. Пархоменко, тщательно рассмотрев соответствующие летописные сведения, заключал: «Получается очень неясная и расплывчатая территория Владимировой державы, противоречиво обозначающаяся в ... преданиях и сказаниях. С другой стороны, укрепление — по летописи — Владимиром ближайшей к Киеву территории (по Стугне, Трубежу и Остру, — Белгород, Переяслав, Василев) естественно склоняет к сильному ограничению допускаемых обычно широких размеров Владимировой державы... Походы же его на радимичей, вятичей и червенские города вряд ли могут быть связаны с вопросом о прочных границах и пределах Владимировой державы; это скорее набеги характера Святославовых походов за данью. Говорить о "покорении", о "присоединении" этих территорий к "русскому государству" или "включении в состав его" — не соответствует духу и характеру эпохи».⁶⁴⁰

К К сожалению, советские историки не прислушались к тому, о чем говорили С.В.Бахрушин и В.А.Пархоменко. Их манил образ огромного и могучего Киевского государства, в состав которого вошли земли восточнославянских и некоторых иноэтничных племен, разбросанных по лику Восточной Европы. Не устоял перед этим образом и А. Н. Насонов, написавший во многом замечательную книгу об образовании территории Древнерусского государства. «В конце IX или в начале X в. (с объединением Киева с Новгородом), — писал он, власть киевских князей стала распространяться на другие "земли", лежавшие далеко за пределами древней "Русской земли". Тем самым образовалось государство с огромной территорией во главе с Киевом (Киевское государство)».⁶⁴¹ По определению А. Н. Насонова, «государственная территория — это территория, входящая в состав данного государства, население которой подчиняется власти государства, иными словами, это территория, население которой в интересах господствующего класса подчинено публичной власти, возникшей для того, чтобы держать в узде эксплуатируемое население, творящей суд и устанавливающей всякого рода поборы».⁶⁴² Отсюда расширение государственной территории, ее рост на Руси А. Н. Насонов рассматривает как «распространение дани и суда». При этом «важным моментом было установление постоянных мест суда и сбора дани — "становищ" и "погостов" ».⁶⁴³