– Продадим в рабство.

– Все лучше, чем сидеть в камере, – пожал плечами полковник. – Конечно, это немного жесткие меры, но зато мы очистим наше общество от такого позорного института, как гетто. Ведь вы именно за это и боролись. Правда, майор?

– Конечно, – кивнул я, – именно за это…

– А теперь о приятном. Ваш гонорар!

Полковник аккуратно разложил передо мной толстые пачки денег.

– Вы теперь не просто почетный член общества, вы – богатый член общества, – хихикнул Маркес.

Я пересчитал деньги.

– Вы ошиблись. Тут слишком много.

– Все правильно, – поощрительно кивнул полковник, – считайте это небольшой премией, майор.

– За что?

– Видите ли, старина Грэм учился со мной в колледже и, как ни печально, спал с моей девушкой… да шучу, шучу, – засмеялся он, увидев мое лицо. – Его контора, «Сияющая Сталь», была прямым конкурентом фирмы моего дорогого отца. Теперь дела у старикана идут в гору, печень не беспокоит. Так что вы не только оказали услугу императору, но и мне лично.

Я сложил деньги в сумку.

– Кстати, – Маркес положил широкие ладони на стол, – я слышал, вы уезжаете?

– Да, в Европу. Мне нужен отдых.

– Перед новыми великими делами? Это правильно! Ну, не смею задерживать. Как прибудете обратно – сразу ко мне, идет? Для такого человека, как вы, у меня всегда найдется дело…

Через неделю я поднимался по трапу самолета, улетающего в Европу. Не знаю, кем я себя чувствовал в тот момент. Мстителем? Наемным убийцей? Обманутым человеком, заблудившимся среди своих и чужих амбиций? Одно я знал точно – я не вернусь в это совершенное общество, к созданию которого приложил столько усилий. На последней ступеньке я обернулся. Аэродром находился на холме, город был как на ладони. Над Восточным гетто поднимался густой черный дым. Это не был привычный смог, это был дым горевших домов. Операция, долго вынашиваемая городской полицией, началась. Я вошел в самолет, ответив улыбкой на дежурную улыбку стюардессы. Надеюсь, отец Марка послушался меня.

Михаил Бочкарёв

Чайный гриб

Гиндесбург Фирзякин открыл дверь своей квартиры и увидел в прихожей свою жену. Жена мыла пол, согнувшись дугой. Внушительных размеров таз был наполнен мутной и грязной водой, в которой плавала шелуха от семечек, скомканные комочки кошачьей шерсти и фантики от конфет. Фирзякин брезгливо наморщился.

– Чего нос воротишь, пистон пробитый? – сказала она, с силой кинув тряпку на пол.

– Запах какой-то странный, – оправдался он.

На самом деле он испытывал отвращение не к запаху. Вид его жены был тому виной. Жена убивала двух зайцев разом. Делала уборку в квартире и сохраняла молодость лица, измазав его сметаной поверх которой были налеплены круги огурца. Она напоминала печеную под овощами молочную свинью, поданную в прошлом году к столу в ресторане "Зульфия" на пятидесятилетие Гиндесбурга.

– Ишь ты! Запах ему негож! Сымай калоши и копыта мой! – заявила жена, сверкнув из-под сметаны огнем блеклых очей.

Фирзякин немедля повиновался. Нырнув за дверь ванной комнаты, он поспешно стянул с себя рабочий костюм и облачился в домашний халат. Ноги он ополоснул теплой водой и сунул в тапочки.

– Мне бы поужинать, – жалобно попросил он, приоткрыв дверь.

Жена в ответ фыркнула что-то нечленораздельное, похожее на внезапно выплывший из болотной жижи пузырь зловонного газа, что означало – «ужин на плите, гнилоносный кобель!»

Ужином оказались котлеты на пару с привкусом хозяйственного мыла и холодные, как забытые на зимней рыбалке черви, макароны. Наскоро поев, Фирзякин заварил себе чаю и просочился в гостиную, где уборка уже была закончена. Там он включил телевизор и стал смотреть новости. В новостях сообщили, что премьер-министр снова посетил финансовый форум в Гааге, что на летних олимпийских играх российские спортсмены завоевали восемь золотых и четырнадцать серебряных медалей, а также принесли бронзу в соревнованиях по синхронному плаванию и гребле на каноэ. Также узнал Фирзякин, что со следующего квартала текущего года плата за электричество возрастет, и что кактусы подсемейства опунциевых отличаются особым типом шипов — глохидиями – крайне жёсткими и ядовитыми, попадание которых в пасть животных вызывает мучительные боли и судороги, влекущие за собой смерть.

Гиндесбург с наслаждением закрыл глаза и представил свою жену, съевшую такой кактус. Мечущаяся в агонии супруга с иссиня-черным лицом и глазами, готовыми вышвырнуться из орбит, подарила сознанию Фирзякина успокоение и негу. Но его

прекрасное видение было безжалостно разрушено ворвавшейся в комнату женой.

– Твой поганый гриб разросся, как тварь! Или ты эту дрянь изничтожишь, или я тебя, собаку паршивую, ночью порублю и ему скормлю!

– Да что ты, Ларочка, успокойся, – примирительно проблеял Фирзякин, – раз он разросся, я его разделю и Федору отдам половину. Он давно просил.

– Отдам?! – возмутилась супруга так, словно ей предложили съехать из комфортабельной квартиры в грязный сарай. – Я его ращу, пою чаем с сахаром! А ты этому иждивенцу алкоголезному за так? Ну, нет! Вот ему, а не половину! – и показала супругу огромный розовый кукиш с жирным и уродливым большим пальцем.

– Да ведь...

– Иди сейчас же в унитаз смой! Я эту дрянь видеть не хочу, не то что трогать! – и хлопнула дверью так, что у Гиндесбурга екнуло в груди.

Он, зная, на что способна супруга в моменты, когда приказы её игнорируют, отправился на кухню, где в трехлитровой банке рос столь любимый им чайный гриб. Выбрасывать его было до жути жаль. Фирзякин знал, что гриб и полезен для желудка, и тонизирует лучше всякой минеральной воды. А уж как средству борьбы с похмельем – равных ему нет! Но жена! Перечить ей было делом столь же бесполезным, как воевать с торнадо при помощи пылесоса.

Взяв банку, Гиндесбург понес её в туалет. Встав над очком отхожего места, он горестно вздохнул и накренил банку, как вдруг увидел, что со дна её поднялся крупный пузырь газа и медленно поплыл кверху. Когда он всплыл, гриб слегка приподнялся в центре, и по его поверхности прошла странная вибрация. Боковые слои гриба чуть раздвинулись и Фирзякин услышал:

– Не делай этого!

Он резко обернулся и понял, что дверь за ним заперта.

– Кто это сказал? – прошептал он.

– Я, – ответил гриб.

– Но ведь... Так не бывает. Ты же гриб. Ты не живой!

– Что за глупости? – возмутился гриб, завибрировав краями. – Конечно же, я живой.

– Да, но...

– Хочешь сказать, что если я гриб, то и живым быть не могу? – Усмехнулся тот. – У меня даже есть имя.

– Имя? – удивлению Фирзякина не было предела.

– Имя мое Гао-Цзу. Но ты можешь называть меня проще, вторым моим именем – Цзы. Должен предупредить, я отношусь к очень древнему и знатному роду. Я – первый император китайской династии Хань.

Фирзякин нервно сглотнул, подумав про себя, не подсыпала ли жена ему какой-нибудь отравы в ужин. Он где-то читал, что у отравленных перед смертью часто бывают галлюцинации. Фирзякин мотнул головой и снова накренил банку с твердым намерением

слить гриб в унитаз.

– Эй, эй! – вскрикнул водоплавающий гриб. – Спокойнее. Я могу доказать что я и вправду живой!

– Как?

– Очень просто! Я знаю, где твоя Ларочка прячет деньги, – заявил гриб, придав голосу таинственную интонацию. – На кухне в правом шкафчике над плитой, прямо в банке с гречкой. Там что-то около ста тысяч.

– Хм... – рассудил Гиндесбург, – если ты моя галлюцинация, то это окажется ложью. А если нет, то...

– Видишь, как просто. Стоит только проверить, – приободрил хитрый гриб Цзы.

– Ладно. Побудь пока тут.

– Нет! Не оставляй меня, а то эта мегера меня выльет!