Но паучонок больше не завидовала ей, не пыталась быть похожей. Только мечтала стать полезной. Люции становилось лучше от Евиного лечения, но она все так же избегала разговоров. Она словно не знала, что вообще делать с Евой и о чем говорить. Или просто не считала это чем-то важным и нужным. Была погружена в свои мысли и на автомате заботилась обо всех, кто ее окружал. Или делала вид, что заботилась. Или просто считала это своим долгом. Ева не могла ее понять и просто шагала следом, отсчитывая минуты и часы Люцииной охоты.

— Еще столько же, давай передохнем? —прохрипела фурия, скидывая тушу на землю и перехватывая рукой за ноги.

Ева кивнула, чувствуя, что еще немного, и Люции потребуется ее помощь. Выглядела она неважно, пот струился по вискам и щекам, взгляд затуманился. Еще немного, и снова свернется в дрожащий комок и будет бормотать что-то несуразное и неразборчивое. А ведь прошло от силы часа два пути, ей быстро становится плохо.

Но Люция пока держалась, волоча тушу за собой к обрыву. Ева вышагивал следом, выплетая паутину на случай, если фурия опять сойдет с ума.

Свалив косулю у дерева, Люция осела прямо у обрыва и закашлялась. Паучонок боязливо мялась возле нее, заглядывая в глаза, но даже дотронуться не решалась. Ее беспокоило состояние Люции, вызванное сильнейшим чувством вины, но такое не лечится паутиной, а только поддерживается. Как заставить умирающую фурию перестать себя уничтожать? Как объяснить ей, что она не виновата? Как облегчить ее страдания? И Ева металась, незаметно обматывая голову фурии тончайшей серебряной дымкой. На большее она была не способна. И сколько бы раз в день она не пыталась сделать паутину лучше, так и не продвинулась. Только кровавая была способна подарить Люции почти сутки без безумия и самобичевания. Но каждый день плести ее не представлялось возможным.

Люцифера заткнула рот ладонью и сгорбилась, пытаясь унять дрожь. Ева закусила губу, отпрянув. Фурии с каждым днем становилось все хуже. И Хайме тоже, но его не рвало кровью и не сводило с ума, он просто ходил, как мертвец, тоскуя по кошке. Еве безумно хотелось плакать. От собственного бессилия, бесполезности, слабости. Если бы только она могла облегчить их страдания. Если бы могла вернуть кошку. Но даже замотанная в розовую паутину Химари крепко спала.

— Черт! — огрызнулась Люция, сглатывая скопившуюся кровь. Вытерла руку об штаны и поморщилась от мерзкого привкуса во рту. — Когда я уже сдохну?! — едва слышно прошептала и снова зашлась кашлем.

Ева уселась рядом, свесив ноги в бездну обрыва.

— Ты изменилась, — тихо произнесла она, стараясь не смотреть на мучающуюся фурию. Люция подавила кашель, стиснув окровавленными пальцами горло.

— Да ну? — просипела, отхаркиваясь кровью снова.

— Ты стала, — Ева подняла руки к лицу, сжала и разжала жесткие пальцы, пытаясь подобрать слова. — Ты стала теплее. Человечнее.

Люция усмехнулась, вытирая рукавом губы.

— Ты ошибаешься, Ева. Я жажду отмщения еще сильнее, чем раньше, — она подвинулась ближе и тоже свесила ноги. — Этот мир — Лепрозорий, цирк уродов. И я хочу положить этому конец.

— А раньше было лучше? До войны? — осторожно спросила Ева, нахмурившись. Она не знала другой жизни, но уж Люция-то точно повидала многое. Ей есть с чем сравнить.

Но Люция пожала плечами.

— Мир всегда был таким, какой он есть. Ни лучше, ни хуже. Просто нам кажется, что он все хуже и хуже. Посмотри на кошек, если бы мир катился в ад, они давно бы замучили всех своими жалобами, что родились в раю, а умирают в аду, — усмехнулась она.

— То есть, всегда было плохо? — поморщившись, спросила Ева.

— Тоже нет, — хмыкнула Люция. — Всегда было — нормально, средне. Просто моя жизнь заканчивается, а горе накапливается, поэтому кажется, что ничего хорошего в жизни и не было, — тоскливо протянула она и поджала губы. – А ты взрослеешь и разочаровываешься. Это нормально. Это лучше, чем то, как взрослела я.

— Почему? — помедлив, боязливо спросила Ева. — Почему лучше?

Люция прищурилась и посмотрела на небо, теперь такое далекое и недоступное. Затянутое снежными тучами так плотно, что и лучик заходящего солнца не пробивался сквозь них.

- А я взрослела и очаровывалась. В твоем возрасте я была уверена, что моя жизнь прекрасна, а я вырасту в совершенство. Я была влюблена в каждый уголок этого света, я боялась потерять хоть мгновение. А потом началась война, и мой мир рухнул, разлетелся вдребезги. Нет ничего страшнее разочарования, а оно охватило меня целиком. Впиталось под кожу, растравило душу и изувечило все мои мечты. И некуда было бежать. Не к кому. Все, кто когда-то мог мне помочь – сами нуждались в помощи.

- И не было ничего хорошего? – едва не плача промямлила Ева.

— Было. Мои крылья, — грустно вздохнула бескрылая гарпия и повернулась к паучонку.

— Но ты отрезала их.

- У меня не было выбора. Но я любила небо больше всего на свете. Да и сейчас люблю.

— Я тоже, — грустно отозвалась Ева. Она бы все отдала за крылья. Она даже готова была все отдать, но с самого младенчества не подходила ангелам. Бессмысленная мечта растворилась в потоке страха и отчаяния. Рожденная ползать никогда не сможет летать.

Люция потрепала Еву по волосам, отчего паучонок едва не свалилась с обрыва.

— Есть пегасы. Ты еще полетаешь, я обещаю, — улыбнулась она, стягивая потускневшую паутину с волос.

Ева с улыбкой наблюдала, как тяжело встает ее фурия и снова взваливает тушу на плечи. Обещания были именно тем, что заставляло Люцию жить. Паучонку сложно было понять, что на самом деле происходит в голове фурии, если она думает о мире, как о Лепрозории, который не так уж ужасен. Кошкины мысли уложились в ее голове совсем иначе, легче, проще, став уже мыслями и идеалами Люциферы.

***

Бескрылая медленно взбиралась на гору с тяжелой ношей на плечах, рядом маячила Ева, готовая в любую секунду помочь. Но уж до костра-то Люция готова была дойти собственными силами, несмотря на то, что лопатки и плечи сводило судорогой от перенапряжения. Чувствуй она боль, давно бы взвыла и упала без сил. Даже галлюцинации вернулись быстрее, чем должны были. Теперь она слышала кошкин смех. Значит, дальше будет еще хуже.

Такой теплый, счастливый и легкий смех Химари все не выходил из головы. Она смеялась, так удивительно нежно и ласково, что сердце просто разрывалось от чувства вины.

Но Люция краем глаза увидела бледное лицо Евы и остановилась. Паучонок тоже слышала кошкин смех. Таращилась огромными глазами на рыжий огонек на самом верху холма и что-то бормотала. Рванула, спотыкаясь и с трудом пробираясь в снегу. И Люция бросилась за ней, не веря своим ушам.

У костра действительно смеялась кошка.

Тощая, бледная, слабая, хрупкая, как фарфоровая кукла. Хайме крепко держал ее за руки, давая опору. Помогал делать шаги на трясущихся ногах, еще один, еще. А она хохотала. Лапы не держали ее, подворачиваясь под весом ослабшего тела. Кимоно висело на костях, редкие волосы так и норовили залезть в глаза и рот. Тело едва слушалось, но она так старательно вышагивала, тяжело дыша. И смеялась.

Хайме увидел Еву и притянул кошку к себе, не давая упасть. И она уткнулась в него, слабо обняла и так и осталась стоять, сползая на землю на слабых ногах.

Люция поднялась следом за паучонком, свалила тушу косули у костра и кашлянула. Кот повернулся на звук и гордо улыбнулся – помощь «клетки» ему не понадобилась, чему он был несказанно рад. Но Химари боязливо прижала уши к голове и замолчала, улыбка исчезла с ее лица.

— Неужели я такое чудовище? — пробурчала Люция, закатывая глаза.

Кошка смотрела на нее, словно первый раз видела, вглядываясь в каждую черточку, каждую морщинку. Подняла глаза на мужа, снова на Люцию.

Но бескрылая не стала ждать ее ответа, ловко сгребла Химари в охапку и подняла на руки.

— Знаешь что, кошка, мне никогда не приходило в голову, что ты можешь быть такой дохлячкой! — фыркнула. — Мы уже три месяца с тобой шляемся! Тут вокруг зима, снега — фиг пройдешь! А ты помирать собралась. У меня планы, между прочим! — ругалась она, покачивая Химари в такт своим возмущениям. Заметив, что та даже голову в плечи вжала, фурия расхохоталась. — Я очень рада, что ты с нами, — уже добродушнее произнесла она. — Мне тебя не хватало.