— Что-то вроде того, — Хоорс пожал плечами. — Но я не буду тебя обратно тащить. Мог бы, ты вон как ослабла, но не хочу.

Он даже посмаковал каждое слово, что сказал. Пожалуй, не врал. И впрямь не хотел силой возвращать ее. Не видел смысла. Она не просто так сбежала, а раз был повод — то сбежит еще раз. И еще. Пока в очередной раз либо не добьется своего, либо не умрет.

— Хорошо, — усмехнулась она краем губ. — Ты провалил задание Лиона, верно? Что будешь делать?

Ангел замялся и убрал крылья, обнажив изуродованную спину Люциферы. О генерале он забыл. Как и о совете, отчете, целой ночи, которую предстояло провести в спорах и бесполезной болтовне.

— Разберусь, — буркнул он, поднимаясь.

— Ты теперь враг для меня, — она следила за каждым его движением, все еще держа руку на рукояти ножа.

Хоорс усмехнулся краем губ.

— Убьешь, как пегаса?

Он не рискнул поворачиваться к ней спиной, только отошел, чтобы она не достала ножом. А поднимется — тут же взлетит, без крыльев ей за ним не успеть.

— Не сегодня. Ведь ты мне только кажешься. Кажешься. Кажешься…

#4. Хочешь мира - готовься к войне

Что до новшеств у нас — недостатка здесь нет,

Значит, в мире в делах и порядка здесь нет.

Понапрасну не надо терзать себя горем —

Ведь от жизни такой нам не сладко здесь, нет!

Алиса неловко чувствовала себя в кресле напротив генеральского стола. И отчего Раун убрал вечную стул-жердочку для крылатых и приволок это подобие трона? Слишком большое, но не для ангелов. Как будто нарочно такое просторное, что утонуть можно.

Черный бархат был таким приятным на ощупь, но Алиса сидела, как на иголках, ожидая ответа. Комната пропиталась ароматом кофе и перца, пряных трав и крови гарпии. Страшно было высунуть язык – все запахи облепят его, оближут зубы, залезут в глотку. И живот скрутит от голода и тошноты. Или от страха. Липкого, мерзкого, влажного на лопатках, щекотного на пояснице под курткой.

Генерал молча смотрел на принесенный дар, бело-бурые крылья Люциферы, прижав кулак к губам. Он почти час так провел, думая о своем. Стоял над столом, забыв про остывающий кофе и главу охотниц, и молчал.

Если бы он хоть слово сказал, было бы лучше! Алиса места себе не находила. Кусала губы, разглядывала все вокруг, пыталась отвлечься. Длинное окно, занимавшее почти всю стену, мало походило на окна всех остальных комнат и коридоров. Возможно, оно было единственным оставшимся со времен правления кошек — крылатые заменили окошки на огромные проемы с витражными створками, чтобы можно было залетать в помещения, минуя двери. Старые черные окна генеральского кабинета делали его недоступным снаружи, как темницу, как крохотную крепость.

Совершенно все здесь было подчиненно минимализму, никаких картин, как в приемных покоях императрицы Изабель, никаких статуй и барельефов — одни лишь голые стены рыже-песочного цвета. Такие же массивные, как стол, черные шкафы, заполненные бумагами. Ни ковра, ни подушек. Ни даже дивана, а ведь Лион часто ночевал в своем кабинете. Из всех личных вещей здесь был только меч и перевязь наград, что лежали на полке у двери. Вот и весь генерал. Лаконичный, странный. Один только бог знал, какая буря бушевала у того в голове.

— Скажи, Алиса, — вдруг произнес он.

И Охотница встрепенулась, чувствуя, как сжимается все нутро. Даже не ощутила, что вцепилась в подлокотники изо всех сил, вонзив обстриженные когти сквозь перчатки.

— Какая самая важная потребность человека? — спросил Лион и поднял глаза.

Алиса растерялась. Она ждала вопросов про Ариный лес, потерянный отряд, чертовы ножи, которые она забыла забрать, Люцию, крылья. А он, как всегда, размышлял о другом. Разве это важно? Или он испытывает ее? Заберет самое дорогое, то, без чего ей не жить, и так накажет? Или он хочет честного ответа? Или проверяет, помнит ли она, как учили в Имагинем Деи?

— Жить? — прошептала она и нервно облизнула раздвоенным языком губы. Запахи ударили в голову, но ящерица лишь мотнула головой, прогоняя дурманящие ощущения. — Инстинкт самосохранения?

Лион отнял кулак, сложил руки на груди и снова уставился на крылья Люции.

Охотница поджала губы, честно размышляя над его вопросом. Нет, ответ она знала, этому их учили. Голод и жажда, инстинкт продолжения рода, свойственные обычным гражданам Империи, безопасность. Но его вопросы никогда не были просты.

— Все неверно. Даже то, что ты вспомнила — неверно, — он пристально следил за ней все это время и не пропустил даже тени на лице. — Первейшая потребность человека — хоть в какой-то мере распоряжаться своей жизнью самому. Все остальное лишь вытекает из этого.

Алисе хотелось спорить, но она одернула себя, понимая, что это может плохо кончиться для нее самой. Спорить с Лионом безнаказанно могла только Люцифера.

Генерал поднял со стола крылья и ловко закинул на плечо.

— Поэтому Люция воевала. Поэтому сбегала. И поэтому выбрала борьбу, — усмехнулся он, подходя к двери.

Охотница проводила его взглядом, пытаясь понять, ждет ли он ответа и стоит ли пойти следом. Но Лион окликнул секретаря.

— Она остается в моем кабинете, проконтролируй. Для твоей же безопасности — не выпускай и не разговаривай.

— Да, мой генерал! — каркнул Раун.

Дверь захлопнулась, ключ провернулся в замке, и все погрузилось в тишину томительного ожидания.

***

Лион все не приходил, часы на его столе медленно отсчитывали минуты лиловым песком. Алиса перевернула их уже трижды, значит, прошло три часа. Она хотела было развлечь себя предположениями, чье это мертвое сердце перетекало в застенках сосуда, но гравировка была выскоблена. А еще вдруг стало больно. Глубоко в груди, что даже не схватить, не задушить, не смять. Из-за нее завтра под ноги Люцифере поставят восемь часов с лиловыми кристаллами. И еще пять – каких-то ангелов. Но те восемь – лишь ее вина. И чувство было, будто это ее сердце завтра вырвут, разломав ребра, и раскрошат в стеклянный сосуд.

Алиса зубами стянула перчатки и запустила руки в волосы, все равно никто не увидит полупрозрачную чешую на пальцах и ладонях. Тело прошиб озноб, страшно захотелось укрыться походным одеялом под самый нос, но ящерица поглубже уселась в кресло и, подобрав ноги, обняла себя за колени. Девочек уже не вернуть. Можно только надеяться, что умерли они не зря.

Совесть больно кольнула под ребра, Алиса сняла с пояса нож и подняла его к глазам. Стоит только проткнуть им руку насквозь и выдернуть, как станет легче – боль тела всегда ярче, всегда сильнее. А после такой раны заживать будет годы.

Клинок играл лиловыми бликами каждым поворотом извитого лезвия. Плясал пламенем, словно звал – искупи.

- Совесть, ну конечно, - фыркнула Алиса, перехватывая нож лезвием вниз.

У командира Охотниц нет совести. Разве не об этом сказала Люция, подарив это орудие пыток?! Ни у кого в империи нет такого ножа, а меч с таким же лезвием способен вызвать ужас у любой добычи. Генерала молят не дать главу Охотниц на время, а показать народу ее извитый меч!

- У командира Охотниц нет жалости! Нет сомнений! Нет сожалений! – бубнила Алиса старую мантру. - Смерть – это только смерть! Командир Охотниц не плачет! Командир Охотниц не дает жалкой совести себя грызть! Командир Охотниц перед своим отрядом всегда права! Каждое решение, принятое Командиром Охотниц – верное! Каждая жертва – не напрасна!

Совести нет.

Сожалений нет.

Страха нет.

Боли нет.

Нет права на эти чувства.

Нет права на эмоции.

Если Командир Охотниц совершила ошибку – она должна заплатить. Но сама она не вправе выбирать наказание.

Алиса вложила нож в перевязь. Люция годы потратила, чтобы вбить эти мысли ей в голову, и не зря, треклятая гарпия! Теперь от них стало легче.

Она понимала, что в смерти отряда и потери Люциферы есть только ее вина. Но также знала, что не имеет права себя судить. А вот Лион может, и непременно – будет! И Совет сейчас решает ее участь. Или уже решил.