Но даже эта шаткая идиллия рухнула, как карточный домик. Айко прибежала однажды в комнату сестры и швырнула сорочку из паучьих кружев в руки. От Химари требовалось только надеть наряд, ведь на кону была жизнь Айко. И Химари повиновалась, ничего иного ей не оставалось, кроме как исполнить свой долг. Она была готова к тому, что тайком пробравшийся враг убьет ее, приняв за Айко, хотя колени предательски дрожали, а зубы стучали громко-громко. Айко убежала, и Химари слышала, как она кричит в коридоре и причитает, но смелости не хватило прийти ей на помощь, и девочка ждала своей участи, спрятавшись под одеялом.

Дверь распахнулась и глухо ударилась о стену. Вместо убийцы на пороге стоял император и сама Айко, цела и невредима.

— Папочка, она позорит меня! Она украла мою сорочку, ты же знаешь, какая ловкая из нее воровка! Украла, чтобы мною притвориться, и пошла в казарму. Папочка, они теперь думают, что это я, как чертовы гейши, готова отдаться за монетку! Я, а не она! — плакала Айко навзрыд. — Папочка, сделай что-нибудь! Папочка!

И Химари поняла, что ей никто никогда не поверит. Ведь она не Айко и никогда ей не станет. Девочка сжала под подушкой нож и сглотнула.

— Убирайся, — прорычал император, сверля Химари взглядом. — Я не желаю тебя больше знать. Я дам тебе час, а потом спущу амфисбен и кумо. Выберешься — твое счастье, а нет, мы не станем горевать. Ты – меньшая из потерь и не стоишь слез.

Больше никогда кошке не было так обидно и мерзко на душе. Она сорвалась с кровати и убежала. Айко кричала ей вслед, требовала вернуть ночную сорочку, но отец одернул ее.

Химари не знала, куда бежать - лабиринты под горой, казалось, водили ее кругами. Когда она была готова сдаться и умереть навсегда, разом потеряв все девять жизней в желудке амфисбены, ее завело в Райский сад империи. Истинный ангел, хозяин сада, сказал, что выведет ее в обмен на простую услугу — Химари должна стать одной из шисаи, жриц его двенадцати храмов. И кошка согласилась.

***

Химари с трудом отворила тяжелые створки ворот кошачьего храма. Стянула капюшон и зажмурилась от слепящего солнца. Полигон, полный каменной крошки и пыли, замер. Кошки, разряженные в кимоно, сидели в два ряда и даже не повернулись в ее сторону. Между ними можно было пройти до самого храма, но отчего-то Химари казалось, что мимо них ей не сделать и шага — смерть наступит мгновенно, а потом ее просто выкинут за ворота. Высокая тигрица в белом, как снег, кимоно прервала свой танец и обратила внимание на гостью. Химари поежилась.

— Кто ты? — мягкий вкрадчивый голос главной шисаи храма совсем не вязался с ее острыми чертами лица и хищными глазами.

И Химари посмотрел на свои руки, истесанные камнями, что кровь пропитала все бинты, спрятала израненную ногу позади другой, чувствуя, как изнеможенное тело дрожит то ли он усталости, то ли он страха. Она прошла уже десять кошачьих храмов, и в каждом ей отказали. И если она могла понять, почему в мужской храм ей нельзя даже служанкой, то отказ в женских монастырях больно бил по самолюбию. Прошло уже пять лет, как она ушла из императорского замка, а при виде ее белых львиных ушей и хвоста все захлопывали двери перед самым носом. Кому захочется связываться с принцессой, пусть даже дорога домой той заказана.

— Химари, — пробурчала кошка, не поднимая головы. Врать не было смысла.

— Ты — белая львица, из императорского рода, — подняв с земли посох, шисаи медленно подошла, вышагивая на гэта, увенчанных колокольчиками. — Ты — проклятье императора. Зачем ты пришла?

Химари попятилась. Она не знала, что ответить. И не нашла ничего лучше, кроме как упасть в поклоне к ногам шисаи.

— Прошу, возьмите меня! Я буду служить вам. Я хочу быть вашей конэко! Я все выдержу, я со всем справлюсь. Поверьте мне, я прошу.

Шисаи толкнула ее посохом в плечо, коснулась подбородка и задрала голову. Скривив губы, посмотрела на высушенное летним солнцем лицо, серые тусклые глаза, белые растрескавшиеся губы. И, развернувшись, направилась через полигон обратно. Химари уткнулась лбом в стиснутые кулаки. Не было сил даже горевать. Куда теперь? Умирать? Так страшно терять жизнь.

— Победишь — приму, — и тяжелый посох полетел через весь полигон в Химари. Огрел навершием - кошачьей головой - и скатился под ноги. — Я не верю твоей покорности, и это единственная причина, по которой я даю тебе шанс.

Химари удивленно посмотрела на белую тигрицу, даже не потянувшуюся развязывать оби тяжелого кимоно, словно не считала гостью важнее дохлой мухи. Вот так? Без крова, без пищи — в бой, посмотреть, стоишь ты чего-то или нет. Спохватившись, что несколько десятков пар глаз пристально следят за ней, Химари подняла посох и, опершись об него, встала. Оглядела высеченные письмена трости, крепко стиснула пальцы там, где переливались на солнце лиловые камушки, и они больно врезались в ладонь. Химари вдруг осознала, что не умеет драться.

— Не стой столбом!

И в мягкое пушистое ухо прилетела затрещина. Кошка удержалась лишь благодаря посоху. Но шисаи и не думала учить, ждать и церемониться. За первым ударом последовал второй — по лицу. Третий — под дых. Четвертый — в раненную ногу, до слез. Пятый — в бедро, стоило Химари опереться на другую ногу. Шестой — по спине ребром ладони. Седьмой…

Седьмой исчез в никуда. Падая, Химари встала на больную ногу и, провернув посох в руке, со свистом опустила его набалдашник на скулу шисаи, рассекая бархатную кожу от уха до губы. Упала, не устояв, и выронила посох. Тут же подтянула руку к груди, ее пекло, но она словно была совсем чужая.

Нужно было вставать, бороться, но только не лежать, баюкая раздробленные кости ступни. Она привстала на локтях, обернулась. Над ней стояла тигрица с занесенным над головой посохом, по губам ее текла кровь, по лицу и рукам уходили лиловые полосы. Удар, и мир утянул Химари в бездну.

***

Химари очнулась после удара тигрицы, когда грубые руки плотно затягивали на ее ступне жесткие бинты поверх дощечек. Дернулась, не понимая, где она и что происходит. Но ее осадили, заставив лечь снова.

— Дай перевязать раны и пойдешь к ней, — картавый грубый голос раздался у ног. Мужской. Откуда в женском храме мужчина? Точно, ее выкинули за ворота, а он подобрал неудачницу. Химари подняла глаза на того, кто заботился о ней так неохотно. Взгляд отказывался фокусироваться, но она смогла разглядеть спасителя. Резкие черты лица, высокий лоб, волосы, собранные в тугой хвост, белые тигриные уши.

— К ней? — непонимающе просипела Химари, горло словно было набито песком.

Кот рукой указал через заросли роз. Туда, где в свете полной луны тигрица шисаи молча избивала манекен. Каждый удар отзывался на кукле клубом лиловой пыли.

- Но я не хочу, — Химари откинулась на свернутую под головой циновку и посильнее зажмурилась.

Все казалось сном. И мужские руки, в мозолях и ссадинах, перетягивающие ее ступню; и густой аромат роз, наполнявший легкий и прятавший остальные запахи; и однообразный шепот воды в нескольких метрах от нее. А безумная тигрица была словно венцом всего происходящего. Ее белая, исполосованная шрамами кожа отливала бледно-сиреневым цветом под луной; свободные штаны венчались поясками на лодыжках; грудь, туго перебинтованная, казалась вровень с ребрами; черные длинные волосы были собраны в пышный пучок и подвязаны алой лентой. Лицо было в следах дневного плотного макияжа, лишь стерты губы, а через левую щеку шла кровавая рана, наскоро стянутая нитью. Это не было сном. И Химари завороженно смотрела на тигрицу, наносящую манекену страшные раны, отчего плитка под ее ногами покрывалась сеном все больше. Маленькие ноги с черными подушечками били яростно и, казалось, озлобленно. Химари думалось, что на месте боевой куклы шисаи представляла ее саму.

Химари поднялась на локтях, вдруг явственно осознав, что хочет быть такой же. Такой же сильной, такой же гордой. Не думать о том, что она лишь пушечное мясо, расходный материал. Жить тем, что она — на вершине мира, и вся вселенная заботится о ней. Кошка посмотрела на руки, перевязанные даже по пальцам, что не разглядеть былых ран, крепко сжала кулаки. Если она очнулась не за воротами, как это обычно бывало, а у послетренировочной ванны, значит, еще есть шанс. Или это чудовищная издевка. Настолько чудовищная, что так похожа на правду.