— Лион, — обратилась та к нему, — убейте всех, кроме Химари. Кошку и трупы доставьте в храм Ясинэ. Ждите там меня. Я пока успокою ребенка.

И она взмыла в небо, оставив Лиона заканчивать последний в войне бой.

Ева зажмурилась, усилием воли листая вперёд, ей слишком сильно не хотелось видеть конец войны. Но она не могла понять, кого хочет увидеть дальше — маленькую императрицу, впечатленную Люцией, как и сама Ева, или кошачью принцессу, чья участь была ей совсем не известна. Интуиция подсказывала, что это она была той самой кошкой, которую уважал господин Мерур. А вот о храме Ясинэ паучонок не знала практически ничего — взрослые с ужасом шептались об этом месте. Не могло там случиться что-то ужасное! Это же сама Люцифера! Ева верила в лучшее и наматывала паутину на пальцы.

Люция стояла, опершись о воткнутый в землю клинок. Сложив руки на груди, созерцала, как кошка, измазавшая свое белоснежное кимоно в грязи, копалась в земле во дворе кошачьего храма и хоронила убитых воинов.

— Скоро рассвет, Химари, стоит поторопиться, — цинично бросила победительница и тут же осеклась. Принцесса кошек подняла на нее тяжелый взгляд.

Даже победив, Люция чувствовала себя поверженной. Она думала, что этот жест сломленной воли успокоит, уверит в победе. Но крылатая стояла у могил, вырытых Химари; посреди клинков — изголовьев; на поле смерти. И не чувствовала себя победительницей. Даже цепь, тянувшаяся от горла кошки к поясу, казалась не более, чем жалкой издевкой.

Химари налегла на крестовину меча над закопанным телом, погрузив его на треть, и пошла к последнему трупу — юноши-кота.

— Скажи, каково это — хоронить тех, кто повелся на твои речи и обещания победы? — процедила сквозь зубы Люция. – Хоронить их, как животных, даже не отдав сердца водам Самсавеила? Каково это?

— Никак, — и Химари за ногу оттащила тело кота к неглубокой яме. — Я уже хоронила своих детей. И ваш крылатый род точно так же не позволил мне отдать сердца водам смерти.

Люция хмыкнула:

— Я слышала от пленников-кошек, что ты считаешь мир, в котором мы живем, лепрозорием. Они сказали правду?

— А что, ты хочешь поспорить? Или у тебя другое мнение? — кошка ссыпала землю в яму, укрыв тело кота. Фыркнула, небрежно отряхнула руки о кимоно. — Мы тут варимся в котле, из века в век лучше не становится. На себя посмотри и на мир вокруг — хочешь сказать, это не адово чистилище?

Люция нахмурилась, но ничего не ответила. Кошка продолжала:

— Окружающий мир — не более чем цирк уродов. Да над нами Бог смеётся и издевается, — усмехнулась она, отдернув распахнутый ворот кимоно. Кивнула на Люцию. — Ты-то чем живёшь? Для чего? Для кого?

Крылатая хотела было напомнить, что она — человек войны и никогда в жизни не жила иначе. Но Химари опередила её, махнув рукой:

— Что есть ты, что нет тебя — этому миру плевать. Он не приводил тебя в мир для чего-то особенного, он просто швырнул куклу на сцену и сел наблюдать. Умрешь ты, и ничего не изменится — все продолжат дохнуть от лепры, вариться в чертовом котле вражды родов и видов, округа все так же будут ненавидеть друг друга. Война, которую ты мнишь жизнью — всего лишь вспышка, и теперь она будет тлеть, пока не разгорится в другом округе, с другими тварями. Мы все несчастны, мы все уроды Лепрозория. И нас никому не жаль. Пойми, Люцифера, это просто цирк, трагикомедия, зрелище для избалованного Бога, — кошка опёрлась на гарду кошачьего клинка и с грустью посмотрела на небо, усыпанное лиловыми звёздами. — А каким видишь мир ты?

Люция молчала, перебирая цепь в руке, ей было нечего сказать. И кошка это понимала:

— Найдёшь ответ — приходи.

Плечи Евы свело судорогой, она спешно стянула паутину с пальцев и, смяв, бросила на пол. Плечи свело снова, но провидица уже раскупорила наполовину полный бурдюк и сделала несколько глотков. Горло тут же до слез обожгло, и Ева закашлялась. Но это все равно было лучше, чем страдать от лепры. К тому же, корки на шее и ключицах заметно уменьшились и практически не мешали. А судороги и потерпеть можно. Паучонок торопливо скопила слюну во рту и с трудом проглотила — лишь бы горло не пекло. Вернула бурдюк с Конфитеором на пояс и мысленно поблагодарила Люциферу за лекарства.

Вот только ответа так и не было. Паутина не показала, почему гордость империи, прекрасный боец и просто сильная девушка вдруг стала фурией, одержимой местью. Безжалостной и совершенно не умеющей сострадать. Равнодушной к смертям тех, кого считала своими. Люция сломалась, но Ева не знала, почему и когда.

Размотала паутину снова, хотя от последних звеньев на глаза от боли накатывали слезы. Но Ева плела, стиснув зубы, отчаянно желая понять фурию до конца.

Голова наливалась чугуном от перенапряжения, пальцы не слушались. Еще чуть-чуть! Хоть один раз. И паутина показала то, что искала провидица.

Люция вошла в тронный зал с кипой бумаг и остановилась у двери. Императрица беседовала с коленопреклонённым вассалом округа Волков, покусывала болезненно-алые губы и кивала, хмуря тонкие брови. Волк заметил вошедшую Люциферу и замолчал, прижав уши назад. Изабель встрепенулась, увидев Люцию, и улыбнулась. Показала рукой подойти ближе — маршал важнее.

Люцифера кивнула и направилась по багряному ковру мимо каменных колонн к старому золотому трону. В этом зале она была первый раз — Бель исполнилось четырнадцать, и теперь четырехкрылая ангелица могла по праву считаться императрицей. Огромная площадь на двенадцать колон предназначалась для празднеств, но здесь был единственный уцелевший трон, и Бель назначала аудиенции. Можно было отреставрировать трон из церемониального купола или забрать роскошное кресло из храма, но императрица была непреклонна — трон отца полюбился ей с первого взгляда. И было чему восхищаться — вместо спинки трона по всей стене разрослось золотое дерево с лиловыми кристальными яблоками. Во времена кошек это было лишь украшением, но сейчас такие же золотые пазы, вплавленные в изящные ветки, поддерживали четыре тяжелых крыла императрицы, отчего она казалась величественнее.

— Это из лабораторий кошек? — Инпу, волк, с нескрываемым любопытством посмотрел на исписанные корешки папок.

Маршал вытянулась по струнке, сложила бело-бурые крылья и осталась стоять навытяжку. Молчала, не собираясь отвечать никому, кроме императрицы.

— Это же в них написано, как они мучили тебя девять лет назад? — тихо спросила девушка. Она неловко себя чувствовала на папином большом троне, ерзала, расправляя платье, чтобы казаться больше. Но все равно на фоне распахнутых белоснежных крыл выглядела маленькой.

— Да, Ваше Императорское Величество, — маршал склонила голову в поклоне.

Инпу принял документы, перебрал папки, бурча под нос и наконец, торжественно выудив кипу бумаг с пометкой — сто восемь — подал ее Бель. Люция бессознательно стиснула пальцами левое запястье, пряча клеймо.

Императрица, поджав губы, торопливо листала страницы и бегло прочитывала бумажки. Инпу, поклонившись, встал рядом под крылом и начал читать тоже, изредка указывая Бель на отдельные графы и строки. Маршала это жутко нервировало, но она не двинулась с места — свое портфолио, любезно составленное кошками, она уже читала.

— Я уверяю вас, все получится, Ваше Величество, — ласково сказал волк, поклонившись Бель в пояс. Забрал бумаги и спустился к Люции. — Вы можете на меня положиться.

Изабель вздохнула так глубоко, как позволял корсет, и насупилась. Инпу продолжал:

— Мне нужна лишь ваша поддержка, помещения, умы ваших подчиненных, в особенности того господина…

Императрица подняла руку в белой перчатке, приказывая волку замолчать. И он поклонился ей снова, раздраженно фыркнул в козлиную бородку.

— Хорошо. Я вверяю маршала Люциферу вам, Инпу, — проговорила императрица, не глядя Люции в глаза. Каждое слово далось ей тяжело, но она кивнула сама себе и продолжила, обращаясь к крылатой. — Ты станешь совершенством. Ведь ты достойнее меня.

— Стоп, что? — Люция встрепенулась, шагнула и заглянула Бель в глаза. — Я не понимаю. Вы вообще о чем? Что значит — совершенством? Что значит — достойнее вас, Изабель?!