Итак, я стал готовиться к путешествию. Достал положенные документы: официальную увольнительную, удостоверение гитлерюгенда, водительские права, продовольственные карточки; карманные деньги, безупречно отглаженные коричневые рубашки. Сам тщательно почистил зимнюю униформу, каждый значок, каждую пуговицу. Мой необычный замысел сопряжен был с большим риском. Казалось, кто-то написал сценарий, а мне следует в согласии с ним убедительно, до малейшего нюанса сыграть свою роль. Я не должен был допустить ни одной ошибки. Чтобы найти мой народ, моих родителей, живущих в гетто, мне предстояло не только провести долгие часы в поезде, но и прибыть в другой мир… Два мира друг от друга были так далеко — как земля и луна. А я между ними, в каждом из них, и ни в одном полностью…

Я знал, что меня ожидало, но не хотел себе в том признаваться. Если я оступлюсь, стану жертвой внезапного искушения и погибну? Дабы унять волнение, я пытался свое намерение «перевести» на общепонятную потребность: увидеть своих родителей, провести с ними каникулы и затем вернуться. Так же, как и мои товарищи. Конечно, удивительно, что я, гитлерюнге Соломон, хочу того же, что и все. Отчаянный зов одинокого ребенка стал действительностью, я простился с моими товарищами, которые тоже поехали на каникулы. Я постарался быть незамеченным. Поблагодарил их за пожелания хорошего праздника и хорошей поездки и пожелал им тоже всего хорошего, выразив надежду на скорую встречу. Но вернусь ли я? Увидят ли они меня снова?

Я этого не знал. Но эти вопросы не очень меня занимали и ни в коем случае не перечеркивали моих планов.

На вокзал я отправился в униформе, украшенной почетными значками. Мое путешествие, проходящее в несколько этапов, могло быть трудным. Я должен быть готовым к строгому контролю со стороны гестапо и криминальной полиции. Они были заодно, у обеих право бросать в тюрьму, пытать и убивать. По части «ликвидации» вражеских элементов, а именно евреев, между ними не было разницы.

Даже зная это, от своего намерения я не отказался. Трамваем доехал до вокзала, удобно устроился в купе. Везде царило предрождественское настроение. Прозвучал сигнал, и поезд тронулся.

Я углубился в газеты со статьей о «стратегическом восстановлении восточного фронта» — так официально представлялось отступление. Уже через короткое время поездки у меня закралось сомнение. Из-за газеты я видел пролетающие мимо вскопанные поля. Внутренний голос шептал: «Приди в себя, нет никакого смысла ехать дальше. Вернись в Брауншвейг. Для чего ты играешь своей жизнью? Не отказывайся от того, что имеешь!» Я высунул голову в окно, чтобы мрачные мысли из нее вылетели. Потом снова опустился на сиденье и, чтобы унять волнение, откусил от бутерброда с корейкой.

В голову приходили противоречивые мысли. Голос раскаяния становился все громче. А поезд шел все дальше на восток.

Я ерзал на своем месте туда-сюда. С пролетающего ландшафта за окном глаза переходили на газету, на которой я уже не мог сосредоточиться. Попробовал поспать, но мои колени непрестанно тряслись. Монотонное грохотание поезда, разговоры в полголоса, нерегулярное хлопанье дверьми — все смешалось. На улице свистел ветер. Вдруг откуда-то я услышал приказ: «Приготовьте Ваши документы для проверки!» Свет включился, и Юпп принял выправку. Йозеф Перьел из северной Нижней Саксонии готов к контролю. Дверь купе открылась, в дверном проеме появились двое строго смотрящих мужчин. На них были длинные черные зимние пальто, шляпы с широкими полями, они предъявили удостоверения полицейских. Документы моих соседей по купе были тщательно проверены. Одного даже спросили о цели поездки, другой должен был открыть свою сумку. Наступила моя очередь. Не колеблясь я достал свое разрешение на поездку и удостоверение гитлерюгенда. Я старался не вызвать никаких подозрений, попытался выразить понимание того, что проверка необходима. Оба опытных чиновника ограничились коротким взглядом на меня, отдали мне документы и с «большое спасибо, хайль Гитлер!» закрыли за собой дверь.

Я глубоко вздохнул: опять преодолел препятствие, опасные минуты миновали. Они забрали бы меня с собой в их подвал в гестапо, если бы обнаружили, какая первоклассная им попалась жертва. Как бы их поздравляли, как бы похлопали по плечу, поймай они еврея, переодетого в форму гитлерюгенда!

Мы переехали границу. Названия городов и ландшафты подтверждали, что мы в Польше. Мы подъезжали к Лодзи. Поздно ночью я прибыл на вокзал Лодзь-Калиская. Решил не искать отель заранее, чтобы избежать риска: там нужно заполнять гостевую карточку. Я не хотел общаться с польской администрацией гостиниц — кто лучше их может распознать еврея? Из-за этой опасности я предпочел отказаться от комфорта и ночь провести на вокзале. День и ночь он кишит людьми, так что если ночью кто-то расположится на широкой деревянной лавке в углу зала ожидания, это никому не бросится в глаза.

Я намеревался каждую ночь менять лавку. Я не хотел упускать из виду меры предосторожности, чтобы не попасть в руки гестапо и полицейских шпионов, которые здесь постоянно слонялись.

Все-таки в униформе и с настоящими документами наполовину я был безупречен. Но вторая половина из-за необычного поведения угрожала вызвать подозрение. Я не мог раздвоиться, и стать как бы отлитым из одного куска тоже было невозможно. Придется мне состоять из двух разнородных половин.

Свой чемодан я сдал в камеру хранения, при себе оставил только самые необходимые вещи. Я бродил по вокзалу, который знал с того времени, как стал «большим мальчиком». Лодзь-Калиская был огромной узловой станцией. Бесчисленные пассажиры постоянно входили и выходили. Я кружил по этому вокзалу и вспоминал о многом. Раньше я часто отсюда уезжал. В те времена, до Холокоста, когда для меня еще светило солнце.

Через несколько недель после того, как мы с родителями переехали в Лодзь, один из близких родственников со стороны отца на каникулы пригласил меня в известнейший в Польше курорт Чехочинек. Там мне понравилось. Всю местность покрывали сады с белыми и красными цветами — цвет польского национального флага, символ невинности и любви. И все-таки моему родственнику я доставил неприятность — по дороге туда меня постоянно рвало. Помогла мне одна старая мудрая женщина. Она ему посоветовала посадить меня по направлению движения.

И сейчас, в этой поездке, полной опасности, я тоже чувствовал позыв к рвоте…

Вспомнил я и другие каникулы. В 1938 году мои родители послали меня в Хелм, к двоюродным братьям моего отца. Маленького Шлоймеле там сердечно приняли. У хозяев за городом был дровяной склад. Я принял участие в великолепной еврейской свадьбе, хозяин дома ее устроил своему сыну. Моя комната находилась как раз рядом с новобрачными, а кровать стояла у стены их комнаты. После праздника поздно ночью меня разбудил необычный шум. На цыпочках я подошел к двери и глянул в замочную скважину.

Лежа потом в теплой постели, я предавался фантазиям, и меня посещали благостные мысли и чувства. Впервые что-то я узнал об этой стороне любви. Молодая пара меня не заметила… Этим мой визит в Замок не ограничился. Мне открылся еврейский мир, которого я еще не знал и которому так суждено было вскоре разрушиться. Мы провели беспечные дни, никто не подозревал, что скоро в ближайшее время случится в Треблинке[24].

Сегодня я глубоко скорблю о трагической судьбе гостей на той свадьбе, судьбе моих родственников, молодой пары и, вероятно, родившегося у них ребенка. Когда я вспоминаю о Треблинке, эта семья у меня перед глазами. Сердце разрывается, когда я думаю об этих дорогих людях, которые никогда больше не вернутся.

В 1939 году, после того как с превосходным свидетельством окончил основную школу в Лодзи, я поехал с моими родителями в маленькую польскую деревню Колумна. Мысль, что после каникул я пойду в еврейскую гимназию, наполняла меня радостью.