Тайны разрушенной души до сих пор совершенно непостижимы. По-прежнему я непоколебимо верил в своего ангела-хранителя. Хотя не раз предпринимал попытку восстать против него. Для меня он не был богом какой-то определенной религии, а моим личным богом, и я в него верил. Ни в коем случае не хотел я оспаривать ни одно из его требований ко мне.
Мое внимание привлек ежемесячный журнал «Фанфары», выходивший специально для гитлерюгенда, великолепно изданный и прекрасно иллюстрированный. Я стал его листать. Издавал его местный отдел пропаганды. Между информацией о школьном оркестре и о мастерских воспитанникам предлагалось написать на фронт письма, адресованные солдатам, поддержать их морально, призывая к любви к Отечеству и вере в окончательную победу.
Мне захотелось написать в мою прежнюю часть гауптману фон Мюнхов, получить известие от бывших сослуживцев, узнать, кто погиб на полях сражений. Была потребность каким-либо образом поддерживать с ними связь, хотя они и были моими смертельными врагами, а все же я разделял свою судьбу с ними. Меня связывали с ними их постоянная забота о моем благополучии и общая опасность навечно быть погребенным в чужой земле.
Помню, как они старались раздобыть лекарство от мучившей меня боли в колене. Ни таблетки Хайнца, ни другие лекарства не помогали. Но один простой солдат избавил меня, наконец, от страданий. Он нарезал березовых веток и выгнал из них сок. Я натер им колено, и боли исчезли, как будто их и не было. Не уверен, что именно «березовая вода» принесла мне избавление. Но отрадно сознавать, что чужого человека тронула судьба брошенного мальчика. И все же из-за смертельной опасности, неизменно меня преследовавшей, эти маленькие проявления внимания были словно лучи солнца, падавшие в разделяющую нас бездну. Я ненавидел этот режим и полностью его отвергал, сохраняя симпатию к помогавшим мне людям. С одной стороны, я горячо молился о спасении моей семьи, моих единоверцев и о скорейшем поражении тех, кому предназначено было стать их врагами. С другой — испытывал к последним какую-то странную привязанность.
Когда я вернулся в свою комнату, Герхард уже лежал в постели с книгой. Несколько минут спустя и я улегся в кровать. Я глубоко дышал. Не знаю, что меня побудило задать ему вежливый вопрос:
— Откуда ты?
— Совсем близко отсюда, из Пайне.
Его ответ настолько меня взволновал, что я спрыгнул с кровати и уже готов было в восторге закричать: «Какой невероятный случай, я тоже из Пайне!» И тем самым приговорил бы себя к смерти. Но я проговорился лишь однажды, растерявшись, и с тех пор запретил себе любое спонтанное проявление чувств. Преодолев себя, я спросил:
— Где находится Пайне?
Очень вежливо он мне ответил:
— А, недалеко отсюда. Примерно в двадцати километрах от Брауншвейга. В один из следующих выходных я приглашу тебя в гости. Я уверен, что мои родители рады будут с тобой познакомиться, а ты сможешь осмотреть город.
Эту беседу я закончил благодарностью и пожеланием спокойной ночи.
Я зарылся с головой в подушку, надеясь заснуть. Я думал о будущем, о том, что оно мне готовит. Быть может, в этот самый момент Герхард повернет ко мне голову и возбуждение на моем лице вызовет у него подозрения. К счастью, он смотрел в потолок.
Добрый день, Германия! Доброе утро, школа! Я очень хорошо спал первую ночь в постели, подаренной мне Третьим рейхом. После безмятежного сна я чувствовал себя отдохнувшим.
По-видимому, новоиспеченный гитлерюнге Юпп чувствовал себя хорошо в новой роли, в отличие от Шлоймеле времен гродненского детдома, где он был вынужден сушить простыни. Он всецело принадлежал к элите молодых немцев. Юпп редко вспоминал Соломона. Он спрятал его глубоко, пытаясь забыть прошлое единственно ради того, чтобы спасти жизнь Шлоймеле Переля, сына Исраэля и Ривки, внука мудреца из Вилкомира[17] и ребе Эли Гальперина. Глубоко внутри я иногда вспоминал об этом, то была негасимая искра прошлого.
На улице светило весеннее солнце. Пьянящий аромат зелени и цветов проникал через открытые окна. Я встал с кровати и осмотрел мой новый мир. Красота ландшафта укрепила меня. Я дал себе обещание не падать духом до тех пор, пока жизнь и свобода не восторжествуют вновь.
По дороге в умывальную комнату я напевал популярную тогда мелодию «Лили Марлен». Вежливо улыбаясь, отвечал на приветствия, сыпавшиеся со всех сторон: «Доброе утро» или «Хайль!» Потом с особой аккуратностью надел на себя форму. Для нашего утреннего марша в храм «Силы через радость»[18] она была безукоризненно выглажена.
На своих знаменах нацисты писали «Сила», а соседний город Вольфсбург называли «Город KdF» (Kraft durch Freude — «Сила через радость» означал нацистский лозунг и пропагандистское название будущего автомобиля). Там находился главный завод фирмы «Фольксваген». Его следовало регулярно посещать, так как мы были с ним связаны. Вкусный завтрак вновь сопровождался искусственным медом, а последовавшая за ним неожиданная и веселая беседа с комендантом подняла мое настроение. Я больше не беспокоился.
Меня занимал этот искусственный продукт, на вкус и цвет его можно было принять за натуральный мед. Позже мне кто-то объяснил, что его добывают из угля. Определенные ингредиенты, после рафинирования выпадающие в осадок, по составу походили на мед. Я полюбил эту странную пасту. Теперь до меня дошел смысл плаката «Не воруй уголь! Экономь энергию и выключай свет!», прикрепленного рядом с каждой электрической розеткой. Надпись сопровождалась карикатурой: некто с лицом, покрытым сажей, несет на спине мешок угля.
После завтрака я должен был зайти в главную канцелярию к фрейлейн Кехи. Это известие заставило меня вздрогнуть, у меня сразу же заболел живот. Что еще они от меня хотят? Я заправил постель и, когда мои товарищи разошлись по классным комнатам, отправился искать фрейлейн Кехи. Давящая тишина стояла в здании, в котором я впервые встретил нашего коменданта. Лишь звук хлопающих дверей и отдаленные голоса указывали на присутствие здесь людей. Справа от вестибюля я наткнулся на белую дверь со знаком немецкого Красного Креста «Санитарная зона». Я остановился, меня внезапно пробрал холод: впереди ожидала новая опасность — медицинский осмотр. Как я об этом не подумал!
Любой начинающий врач обнаружил бы во время осмотра мое обрезание. Если я войду в эту дверь, то, вероятно, и выйду из нее, но уже в свой последний путь.
У меня просто не было права на болезни. С трудом я нашел кабинет фрейлейн Кехи и представился. Ей было примерно лет 25, она носила очки и производила, в общем, приятное впечатление, но была при всем том страшненькой и абсолютно неженственной. Позже я называл ее «стиральная доска». Ее улыбка и любезность мне сразу же понравились. До сих пор нас связывают взаимные симпатия и дружба, мы многократно встречались. Она до сих пор не замужем и сейчас, кажется, красивее, чем в юности. Она предложила мне присесть. Я обрадовался, услышав, что мое военное прошлое произвело на нее впечатление. Ее сердечные слова успокоили меня и даже польстили.
Причина вызова к ней обрадовала меня меньше. Мне следовало предоставить персональные данные дополнительно к тем, что были указаны в моих документах, а также пройти психологические и технические тесты. Я был уже наслышан о мастерских, но не знал, что там происходит. Фрейлейн Кехи дала мне исчерпывающую информацию. Школа отважилась на первый в Германии эксперимент подобного рода. Политические и естественно-научные предметы изучались в сочетании с работой на соседнем заводе «Фольскваген».
Я хорошо овладел навыком дополнять свою биографию новыми «подробностями», к тому же этот допрос не требовал от меня особого напряжения. Но следующий вопрос прозвучал для меня словно удар обухом по голове: «Имя и происхождение родителей?» Мне уже задавал его известный вам гауптман, и тогда я выпалил ответ словно из пушки, а теперь замешкался и покраснел.
