На первой неделе августа стало ясно, что решающее сражение должно произойти в течение шести-семи дней. Красная Армия стремительно шла на запад. Последние естественные преграды были преодолены; последние арьергардные бои закончились. Для обоих командующих настал решающий момент. Тухачевский издал свой последний приказ утром 8-го, Пилсудский вечером 6 августа (см. карту, рис. 12)

Рис. 12. Наступление на Варшаву, август 1920 г.

Стратегическое планирование в тех условиях было очень рискованным делом. Твердых оснований для принятия безопасных решений просто не было и не могло быть. Пилсудский сформулировал свой план, еще не зная точного направления наступления Тухачевского, а точнее, еще до того, как сам Тухачевский решил, в каком направлении двигаться. Он исходил из предположения, как оказалось, ошибочного, что главные силы Красной Армии пойдут на Варшаву прямо в западном направлении, возможность же обхода с севера или поворота на юг были оставлены на дальнейшее рассмотрение, исходя из ситуации. План Тухачевского был создан при незнании польских диспозиций, он основывался на предположении, также ошибочном, что польская армия будет оказывать наибольшее сопротивление на подходах к столице. Состояние разведки было слабым. Польская авиация постоянно слепла из-за облачной погоды и сильных туманов, советская же авиация не сумела еще достичь передовых позиций. Разведывательные дозоры и лазутчики на земле не справлялись с задачами в постоянно меняющейся обстановке. Армии численностью в сорок-пятьдесят тысяч человек могли бы быть легко обнаружены, двигайся они в наполеоновском сплоченном стиле; разбросанные же в тумане на площади в несколько сот квадратных километров, они могли скрывать свои намерения до самого момента атаки. Серьезные ошибки были сделаны обеими сторонами. По полученной ранее Пилсудским информации, выходило, что советские 15-я и 3-я армии двигались на север от Варшавы, на самом же деле это была 4-я армия. Тухачевский же вовремя получил план Пилсудского, найденный на теле польского офицера связи, убитого под Хелмом; однако он посчитал это слишком большой удачей, чтобы быть правдой и отбросил бумагу, сочтя сведения фальшивкой или локальным маневром.^[234] Таким образом, обе армии двинулись в бой ощупью.

Честное признание Пилсудского об “абсурдности” поставленной пред ним задачи позволяет считать, что его оценка Варшавской битвы ближе к истине. В своей книге “1920 год”, написанной пятью годами позже, он воздерживается от искушения описывать битву стандартными военными терминами, или в виде постановки, разыгранной всеведущими генералами и разрешившейся удачно благодаря лучшему планированию и тактике. Он сам называл ее “дракой” или “bagarre” (потасовка, фр.). Он говорил о “ничтожности доступных сил”, “бессмысленности диспозиции”, “иррациональной слабости”, о “крайнем риске, противоречащем всякой логике военной науки”.^[235] План Пилсудского был продиктован обстоятельствами. Его концепция контрнаступления стала естественным следствием повторяющихся провалов в ходе оборонительной тактики в течение июля. В действительности, его нежелание бросить главные резервы на слабую линию обороны в Белоруссии и привело к ситуации, в которой радикальная перемена стратегии на наступательную стала неизбежной. У него не было большого выбора в определении направления своего контрнаступления. Он не мог провести его на своем левом фланге, где советская кавалерия уже обошла его позиции; не рассматривал и центральное направление, где он ожидал развития советской фронтальной атаки; не мог нанести удар на южном фронте, армии которого находились в 300 километрах от главного театра военных действий. Оставалась только одна серьезная возможность - контрнаступления справа от центра, в точке, где можно было объединить ударные силы как северного, так и южного фронтов. Он взвешивал и оценивал все эти обстоятельства, размышляя в одиночестве в своем кабинете в Бельведерском дворце в Варшаве. Утром он принял Розвадовского, вместе с которым они проработали детали. Розвадовский указал на значение реки Вепш, в ста километрах к югу от Варшавы, как базы начала контрнаступления. К вечеру приказ 8358/3 от 6 августа 1920 года, окончательно обработанный Главным командованием и подписанный Розвадовским, был готов и отдан к исполнению.^[236]

Не прекращающиеся споры касаемо авторства этого знаменитого приказа несущественны. Были ли детали разработаны Пилсудским, Розвадовским, Вейганом, ими всеми, или даже кем-то иным, не имеет значения. Любой трезво мыслящий стратег, знакомый с войной на Окраинах, согласился бы с желательностью похожей диспозиции. Ключевое решение не касалось деталей плана, речь шла о моральной оценке: можно ли рассчитывать на перегруппировку всей армии в течение недели, может ли армия рисковать нарушением боевых порядков, когда неприятель уже стучит в ворота столицы. Такое решение было прерогативой главнокомандующего, и Пилсудский его принял. Он описал это ощущение словами Наполеона, “как жертву родовых мук у молодой женщины, рожающей ребенка”.^[237]

Приказ от 6 августа создавал три фронта из существующих двух и изменял до неузнаваемости диспозицию польских армий. Северный фронт протянулся от Пултуска на Нареве до Демблина на Висле и подчинялся генералу Юзефу Халлеру. На его северной оконечности располагались резервные формирования, оборонявшие низовья Вислы. Следом шла 5-я армия генерала Сикорского, задачей которой было сдерживать мобильное правое крыло неприятеля к северу от Варшавы. На Варшавском отрезке 1-я армия генерала Латиника и 2-я армия генерала Рои должны были удерживать периметр обороны столицы при поддержке стратегического резерва под командованием генерала Желиговского. Центральный фронт тянулся от Демблина до Бродов в Галиции, и подчинялся лично Пилсудскому. Он включал в себя главные ударные силы под командованием генерала Рыдза-Смиглы, которые должны были собраться на Вепше у Коцка и Любартува, при поддержке слева 4-й армией генерала Скерского и с прикрытием справа 3-й армией генерала Зелиньского. Южный фронт оставался на прежнем месте, вдоль верхнего течения Буга и Стрыпы до самого Днестра, под командованием генерала Ивашкевича. Он состоял из 6-й армии генерала Енджеевского, отдельной кавалерийской дивизии полковника Руммеля и украинской армии генерала Павленко. Его задачей была защита Львова и предотвращение соединения советских сил в Галиции с войсками Тухачевского на севере. Главное командование было размещено в Пулавах на Висле. Все части должны были быть на своих позициях не позднее 12 августа (см. карты на рис. 12 и 13).

Такая перегруппировка была операцией невероятной сложности. Пилсудский оценивает ее как операцию “вне человеческих возможностей”.^[238] К моменту получения приказа многие части были вовлечены в боевые действия и измотаны неделями отступления. Теперь, все еще находясь под давлением постоянно наступающего неприятеля, они должны были от него оторваться, сменить командование, пройти вдоль передовой поперек всех линий коммуникации и в течение пяти дней прибыть на позиции, часто лежащих в 150-300 километрах. То, что Пилсудский счел эту операцию выполнимой, было актом веры, то, что она в основном была выполнена, было чудом, тем более что в сфере штабной организации и связи было так много западных наблюдателей, считавших польскую армию некомпетентной.

Было бы неверно, конечно, утверждать, что все шло по плану. На Северном фронте польская реорганизация была нарушена вторжением Кавкора, который изрядно порубил группу генерала Рои, лишил 2-ю армию назначенного ей командира и занял как раз тот сектор между Наревом и Бугом, который должна была занять 5-я армия Сикорского. На Центральном фронте силы прикрытия генерала Зелиньского оказались состоящими главным образом из фиктивных или отсутствующих частей. Пилсудский сам признавал, что диспозиции на бумаге не всегда совпадают с реалиями на поле. Создание “групп, подгрупп, группировок, наступательных и оборонительных групп” временами приводило к образованию штабов без солдат или к разделу сотни солдат на три бригады, каждая под командованием полного генерала. У Мацеёвиц, неподалеку от Демблина, красные кокарды 15-го уланского полка были по ошибке приняты за красные звезды и навлекли на себя убийственный огонь собственной артиллерии.