Человек, который так близко-близко

Пред тобой сидит, твой звучащий нежно

                Слушает голос

И прелестный смех. У меня при этом

Перестало сразу бы сердце биться:

Лишь тебя увижу — уж я не в силах

                Вымолвить слова.

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же

                Звон непрерывный.

По́том жарким я обливаюсь, дрожью

Члены все охвачены, зеленее

Становлюсь травы, и вот-вот как будто

                С жизнью прощусь я.

Но терпи, терпи: чересчур далёко

Всё зашло…

(Сапфо. фр. 31 Lobel-Page)^[50]

С огромной наблюдательностью и талантом описаны все «симптомы любовной болезни». Однако, если пристальнее всмотреться в процитированные строки, нетрудно заметить, что поэтесса описывает свою любовь к девушке. И нельзя сказать, что она перевоплощается в этом стихотворении в образ мужчины (как в более близкие к нам времена делала, допустим, Зинаида Гиппиус); нет, подобные поэтические приемы в ту эпоху были еще неизвестны, да к тому же в оригинале относящиеся к первому лицу прилагательные стоят в женском роде.

Именно таковы же и остальные стихотворения Сапфо.

                                       …Приходит

Нынче всё далекая мне на память

                Анактория.

Девы поступь милая, блеском взоров

Озаренный лик мне дороже всяких

Колесниц лидийских и конеборцев,

                В бронях блестящих.

(Сапфо. фр. 16 Lobel-Page)

Правда, писала Сапфо и свадебные песни. Вот, например, чрезвычайно известный, даже хрестоматийный отрывок (упоминаемый в нем Гименей — божество свадьбы у эллинов):

Эй, потолок поднимайте, —

                О Гименей! —

Выше, плотники, выше!

                О Гименей! —

Входит жених, подобный Арею,

Выше самых высоких мужей!

(Сапфо. фр. 111 Lobel-Page)

Перед нами гипербола — одно из самых распространенных средств художественной выразительности или фигур речи, сознательное преувеличение: входящий жених уподобляется Аресу (Арею) — богу войны у греков. Божества, как известно, представлялись эллинами хотя и имеющими человеческий облик, но огромными, многократно больше обычных людей. И здесь у Сапфо жених настолько высок, что для его входа нужно поднять потолок, а то ведь не вместится в комнату…

Немало таких свадебных песен (эпиталамиев) написала лесбосская поэтесса; некоторые из них нам и впредь предстоит цитировать. Но как же — спросит человек современности — могут совмещаться друг с другом воспевание однополой любви и воспевание брака, коим сочетаются жених и невеста, лица разных полов? Однако тут мы должны вспомнить то, о чем уже говорилось выше: в Элладе тех времен, о которых идет речь, любовь и брак четко отделялись друг от друга. В брак вступали не по любви.

Сапфо возглавляла у себя в городе что-то вроде «института благородных девиц», если употреблять более или менее понятные нам выражения (а что конкретно это заведение собой представляло — у нас еще будет возможность подробнее узнать в дальнейшем). В ее «пансионе» находились на воспитании юные девушки, которых она, естественно, должна была готовить к супружеской жизни. Но замужество замужеством, а пока до него было далеко — поэтесса и ее воспитанницы предавались женской дружбе с несомненным эротическим оттенком.

* * *

О гомосексуализме в Древней Греции необходимо было сказать (надеемся, нас не привлекут к ответственности по не столь давно принятому закону о запрете пропаганды этого извращения: информация не есть пропаганда), поскольку без этого мало что в творчестве Сапфо, в ее биографии, в истории ее эпохи читателю будет понятно. Женский гомосексуализм (та самая «лесбосская» или «лесбийская» любовь, получившая свое название именно от Сапфо, точнее, от места ее проживания) имел место точно так же, как и мужской, но последний в большинстве источников проявляется рельефнее.

В сущности, эллинский полис в значительной мере передал мужчинам даже женскую сексуальную функцию. Это та же политика вытеснения женщин отовсюду, откуда только возможно. Не оставляет ощущение, что, если бы можно было мужчинам же передать и функцию деторождения, в полисе и это с удовольствием было бы сделано, а от женщин избавились бы совершенно. Однако поскольку это было невозможно, а продолжение рода необходимо, то и с присутствием женщин приходилось мириться. Но при этом они подвергались поступательной маргинализации, вытеснялись за пределы того «мужского клуба», которым являлся полис. «Богини, блудницы, жены и рабыни» — такое, очень точное название дала Сара Померой, известнейшая исследовательница гендерной проблематики в античности, своей знаменитой книге о женщинах Древней Греции^[51]. Здесь перечислены «женские» статусы, возможные в полисных условиях, и нетрудно заметить, что все эти статусы маргинальны или даже ультрамаргинальны.

Отчуждение от женщин («И с ними плохо, и без них никак нельзя!» — любили греческие мужчины повторять этот неведомо кем сочиненный стих) было связано с базовым взглядом на саму суть их «природы». Женщина для эллинов — существо, принадлежащее скорее к миру Хаоса, чем к упорядоченному мужскому Космосу^[52]. Она — игрушка страстей и эмоций, которые решительно преобладают у нее над разумом, между тем как в норме все должно быть наоборот. Женщина в чем-то даже сродни дикому животному, которое нужно укрощать, приручать.

И это не метафора. Уже знакомый нам Исхомах (герой произведения Ксенофонта) вспоминает: его жена спустя некоторое время после замужества «привыкла ко мне и была ручной, так что можно было говорить с ней» (Ксенофонт. Домострой. 7. 10). Обратим внимание на сам способ выражения, на лексику: ведь так обычно выражаются именно о животных. Не приходится сомневаться в том, что юная супруга Исхомаха, скорее всего, впервые в своей жизни оказавшаяся один на один с чужим, раньше незнакомым ей мужчиной, действительно первое время «дичилась». Точно так же вели себя и все ее сверстницы.

К слову сказать, уроки мужа, кажется, не пошли жене Исхомаха впрок. После его смерти она отличалась крайне безнравственным поведением, в частности, «отбила» мужа у собственной дочери, после чего последняя даже пыталась покончить самоубийством (Андокид. Речи. I. 124–127). Кстати, только из этого свидетельства мы узнаём имя супруги Исхомаха — Хрисилла. Ксенофонт его ни разу не называет, поскольку упоминать имена порядочных женщин было не принято^[53].

Маргинализация женщины сопровождалась ее изоляцией, затворническим образом жизни. Скудна содержанием, скучна была жизнь эллинской гражданки. Муж, встав утром и позавтракав, покидал жилище, а возвращался лишь к вечеру. Ведь грек-мужчина вел жизнь в высшей степени общественную, проводил целый день на улицах и площадях своего города. Там он участвовал в работе органов власти, общался с друзьями, узнавал последние новости…