Он дремлет.
Светит солнце, небо сине, а в далях над землею разлит хрусталь. Илья Ипполитович ходит по парку и думает об отце. У отца была большая, полная и богатая жизнь. Было так много хорошего, нужного и светлого. А теперь — смерть. И не останется ничего. Ничего!
И это — ничего — Илье Ипполитовичу кажется чрезмерно ужасным, лежащим по ту сторону человеческого сознания. Ведь жизнь, свет, солнце, все, что есть кругом и внутри человека, человек познает через самого себя. Умрет человек — умрет для него мир. И он уже ничего, ничего не будет ни сознавать, ни чувствовать. Для чего тогда жить развиваться, работать, когда концом будет — ничто?..
Сознает это отец? Или он верит в бога? — до боли хотелось узнать это от отца, ибо в его, отцовских ста годах чуялась какая-то большая мудрость, и еще потому, что он был — отец.
Если бы отец сейчас все время кричал безумно и бился бы головою о стену, Илья Ипполитович понял бы и оправдал.
Где-то, далеко-далеко в пустынной синеве кричат журавли:
— Курлы, курлы-ы, — несется с пустынного неба от едва заметной черной стрелки, направленной к югу.
Под ногами шуршат листья, красные и подернувшиеся инеем. Большое лицо Ильи Ипполитовича бледно.
Устало и бессильно сложены губы.
Он, Илья, целую жизнь прожил одиноким и одним в холодной мастерской, тяжело живя, среди картин и для картин. Для чего?
Ипполит Ипполитович в большой и пустынной столовой, повязанный по-детски салфеткой, ест бульон и куриные котлеты. Потом Васена его проводит в кабинет. Старик ложится на диван и дремлет.
К нему приходит Илья Ипполитович. Он опять нарочито бодр, но в глазах, уже усталых, тоскование. А в его бритом лице, в сером английском костюме и желтых ботинках чуется почему-то большая, измотанная, запутанная душа, сейчас страдающая и хотящая скрыться.
Он сидит у ног отца.
Отец долго ищет его глазами и говорит, будто граммофонная пластинка спетого баса:
— Так?!
— Давно не виделись мы, отец! Хочется поговорить мне с тобой! Ведь как-никак, отец, а дороже тебя нет ведь у меня никого, отец! Как живешь, отец? — говорит сын, бодро встряхивая седеющими кольцами волос.
Старик глядит невидящими глазами; кажется, не слушает; и вдруг, жмурясь хитро, растягивая губы и открывая пустые челюсти, смеется и говорит:
— Хгы! хгы!.. Умру скоро! Хгы! хгы!
Но Илья уж не теряется так, как первый раз, у террасы, и только быстро как-то, чрезмерно тихо, почти шепотом, спрашивает:
— А разве не боишься?
— Нет! Хгы! Хгы!..
— В бога веришь?
— Нет! Хгы!
И отец и сын — молчат долго.
Старик опять улыбается хитро, поднимается на локте и говорит:
— Вот, когда человек спать хочет… дороже всего сон… так и умереть захочешь… понимаешь? Когда устанешь…
Старик смолкает на минуту и потом смеется хитро:
— Хгы! Хгы! Понимаешь?!
Илья смотрит в хитрое лицо отца, смотрит долго широко раскрытыми глазами, не шевелясь, и в него вселяется страх.
А старик уже дремлет.
День ушел. Осенне-синие сумерки застилают землю и смотрят в окна. В комнатах — синий дымок и шарят тени. За стенами мороз.
Ипполит Ипполитович лежит на своем диване, заложив правую руку за голову, с полузакрытыми глазами.
Он ни о чем не думает. И нет у него ощущений. То место, что он занимает, что занимает его тело, похоже на большой, темный, пустой ларь, в котором нет ничего.
Где-то близко пробегает и шлепается крыса. Старик не слышит.
Шалая осенняя муха садится около глаза. Старик не мигает.
От пальцев ног, в голени, в бедра, в живот, к груди, к сердцу идет слабая, едва заметная, сладкая немота и замирает.
Уже вечер. И в комнате уже черно. А туман на фоне окон кажется густым и страшноватым.
Старик лежит, закинув руку за голову, с полузакрытыми, стеклянно-тусклыми глазами. И лицо его, все заросшее белыми волосами и с лысым черепом, мертвенно.
Входит Васена, спокойная, крепкая, с широкими бедрами и ядреными грудями, свободно прикрытыми красной кофтой.
— Ипполит Ипполитович, кушать надо, — говорит она. Но Ипполит Ипполитович не откликается, не говорит своего обыкновенного:
— Так?!
Скачут, взмыливая лошадей, за врачом.
Врач выслушивает; подносит к губам зеркало. Потом сосредоточенно и важно говорит:
— Умер.
В комнате Ипполита Ипполитовича толпятся люди.
Илья Ипполитович целует тело отца и плачет. И сугубо сильна в нем жалость к отцу и себе, и сугубо непонятно — почему здесь люди, почему здесь он? Почему, для чего все это? Почему все не исчезло со смертью отца? Как другие могут стоять и шептаться, когда ведь и они тоже умрут? Почему не бьются они так же, как он, судорожно целующий сейчас, заливающий слезами отца.
Васена в сторонке, среди баб, немного похожая на зверя, спокойно повествует:
— Да, как же, годочки его… все помрем… Да уж что ему? Уж чего-чего не было в его жизни? Все было! — повествует она.
Когда обмывают тело отца и поют попы, через гулкий колонный зал, один, тайком, на террасу выходит Илья Ипполитович.
Прямо на него из-за деревьев смотрит низкая мертвая луна. На белой террасе от нее ложатся бледные, зеленоватые тени.
И вдруг перед глазами Ильи в другом свете проходит смерть отца и вырастает прекрасный, зверино радостный образ Василисы. И в душу входит ясновидящий, молитвенный покой. И удивительно покойно, торжественно спокойно проходит мысль: «Пусть — ничто! Да, — только ничто! Но пусть жизнь пройдет полной и нужной, и тогда ничто будет — желанным и нужным. Пусть ничто — есть ничто!»
И Илье Ипполитовичу легко.
Ночью, перед утром, проходят низкие, пушистые облака. За ними идут тучи.
Падает снег крупными, холодными, спокойными пушинками…
«Бабье лето» умерло, но народилась другая радость земли — первая, белая пороша, когда так весело бродить с ружьем по свежим звериным следам.
notes
Примечания
1
К 100-летию со дня рождения И. Д. Сургучева Ставропольское книжное издательство выпустило повесть «Губернатор».
2
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 48, с. 3.
3
Святая простота (ит.).
4
Жизнь коротка. Искусство вечно (лат.).
5
Государственный банк (нем.).
6
Закрыто (нем.).
7
Играть (ит.).
8
Милая? А что означает милая? (ит.)
9
Говорите по-итальянски, не понимаю (ит.)
