Литмир - Электронная Библиотека

Если бы командир сидел вот так за письменным столом весь рабочий день, круговорот докладов, уточнений, личных вопросов продолжался бы нескончаемо. Но Булгаков уловил момент, когда можно было оторваться от текущих дел, уже не таких важных, как те первые, утренние. Он решительно встал и надел папаху, надел ее одним махом, этак молодецки, чуть набекрень. Взглянул на часы.

— Я полетел к Дубровскому.

Все находившиеся в кабинете поняли, что больше ни одкой бумаги полковник не возьмет в руки, смирившись, захлопнули свои папки.

Булгаков сбежал вниз, гремя каблуками по деревянным ступеням. С утра он был сегодня одет в летное обмундирование, а потому приказал водителю: прямо на аэродром. "Волга" помчалась, вздымая на крутых поворотах снежную пыль.

Через каких-нибудь тридцать минут Булгаков был на том же самом аэродроме, куда летал вчера ночью. По земным понятиям и меркам туда далеко, по небесным — рукой подать.

На "газике" Булгаков проехал по взлетно-посадочной полосе, кое-где останавливаясь. Место, где были видны следы заторможенных самолетных колес, осмотрел тщательно. Потом подъехал к спарке, так и стоявшей за ограничителями с подломанным передним колесом. Машина опустила нос и задрала хвост, будто большая птица, клюющая зерно. Булгаков обошел вокруг нее. Хмурое молчание, отяжелевший подбородок, набухшие щеки красноречиво свидетельствовали о настроении полковника. И все сопровождавшие его старались не проронить ни слова. Кто первым заговорит, на того может и обрушиться начальственный гнев, уж это известно. Напряженное молчание достигло крайнего предела — казалось, чиркни кто-нибудь зажигалкой, и оно взорвется.

Не отрывая взгляда от машины, Булгаков проговорил сталисто-натянутым голосом:

— Летчика-инструктора ко мне.

Дубровский кивнул кому-то из офицеров. Тот бросился к "высотному домику" [17], где находился летный состав. И уже там, поодаль от начальства, послышалось передаваемое из уст в уста:

— Сухорукова командир вызывает!

— Капитан Сухоруков!

— Сухоруков!

От "высотного домика" шел одетый в меховую куртку и штаны летчик. Казалось, он идет слишком медленно, и посланный за ним офицер крикнул:

— Сухоруков, поскорее!

— Иду, — отозвался летчик. — Ты же видишь: вот я иду.

Не в пример некоторым штабным офицерам Сухоруков держался перед полковником совершенно спокойно. И Булгаков это сразу оценил.

— Спарок и так мало, а мы, значит, одну умудрились подломать? — заговорил он с летчиком отнюдь не сердито. — Да еще бы кто другой в кабине сидел, а то Сухоруков! Ну, как там было дело? Доложите нам по порядку.

Капитан Сухоруков, стоявший навытяжку перед полковником, ослабил левую ногу в колене.

— Заходили на посадку нормально, приземлились без перелета, но на пробеге не выпустился парашют… — начал было капитан.

— Это все ясно, Сухоруков, — прервал его Булгаков. — Непонятно, почему машина выкатилась за полосу, когда при нормальном торможении и без выпуска парашюта этого никак не должно было случиться.

— Товарищ полковник, расчет на посадку был точный, без перелета.

Булгаков досадливо махнул рукой.

— Не об этом я спрашиваю. Ты вот что мне скажи, Сухоруков, только честно: зная наперед, что парашют не выпустится, ты бы тормозил так же или по-другому?

Взгляды офицеров обратились к Сухорукову, и он, наверное, чувствовал их многочисленные уколы на себе. Но ответ все же дал не такой, какого от него ждали и требовали полковые начальники.

— Если бы знать, товарищ полковник, я бы начал тормозить пораньше и поэнергичнее, — ответил Сухоруков.

— Все слышали? — вскричал Булгаков, торжествующе оглядев офицеров. — А вы мне тут… пятки морочите: парашют, парашют! — Он опять обратился к Сухорукову: — Понадеялись на парашют и спали себе на пробеге. А когда увидели, что конец полосы близко, нажали на тормоза, да уж было поздно. Не так ли, капитан Сухоруков?

Капитан помолчал мгновение. Потом тихо молвил:

— Виноват, товарищ полковник.

Булгаков тоже не сразу заговорил. Прошелся коротко туда-сюда, заложив руки за спину. Остановился и сказал, строго глядя на всех сразу:

— Наказать бы надо! Только в первую очередь не летчика, а начальство, которое пытается втереть очки командиру соединения.

Он дал указание, чтобы компетентная комиссия расследовала летное происшествие и представила материал в вышестоящий штаб. Соответствующий приказ по этому случаю обещал не задержать. И выразительно посмотрел на Дубровского: кому-кому, а командиру полка в том приказе будет "привет" передан пламенный — не меньше выговора.

Отказавшись остаться пообедать, Булгаков сел в истребитель и полетел на самую дальнюю точку, где стоял его любимый полк. Почему любимый? А во-первых, потому, что там никогда ничего не случалось, полк тот уж сколько лет работал "без летных происшествий и предпосылок к ним", как отмечалось в праздничных докладах и приказах.

XXX

Как только в расписании занятий появлялось "окно" — свободные два часа, — Вадим Федорович покидал учебный корпус и отправлялся на аэродром. Он бродил по старту, вдоль самолетной стоянки, заговаривал с курсантами, прощупывая осторожными вопросами их знания в аэродинамике. В классе она, аэродинамика, вся состоит из формул и графиков, а в полете дает себя знать другими силами, способными вознести человека до небес или бросить вниз, если он ошибется.

На аэродроме привыкли к тому, что здесь часто появляется преподаватель аэродинамики. В том, что среди серых летно-технических курток маячил один зеленый китель, усматривали тесную связь теории с практикой…

Высокий, с атлетическим разворотом плеч курсант медленно шел в сторону самолетной стоянки, читая на ходу письмо. Черты лица парня показались Вадиму Федоровичу не то что знакомыми, но какими-то очень уж выразительными.

— Что, товарищ курсант, весточку с родины получили?

— Так точно, товарищ подполковник.

Курсант остановился, опустив руку с письмом. Его взгляд заставил Вадима Федоровича вздрогнуть: этакие серые с прозеленью глазищи, вырезанные внешними углами кверху, — не часто такие встретишь.

— О чем же вам пишут отец и мать, если не секрет? — спросил Вадим Федорович. Не мог он вот так просто пройти мимо этого курсанта.

— Письмо от бывшей одноклассницы, товарищ подполковник.

— От девушки, значит… Ясное дело… — пробормотал Вадим Федорович, понимая, что его вопрос о содержании весточки с родины в данном случае не к месту. Чтобы сгладить смущение — и его и свое, Вадим Федорович спросил: — А отец часто пишет?

— У меня нет отца, товарищ подполковник. Он погиб на фронте.

— Кем был ваш отец?

— Летчиком-истребителем.

— Значит, решили унаследовать боевую профессию отца? Очень похвально.

Безотцовщина… Сейчас в армию много приходит таких. Подросло поколение родившихся в годы войны. Этот вот, стоящий с письмом в руке, — длинный, худощавый, хотя широкой кости… Отца знает, наверное, лишь по фотокарточке да по рассказам матери.

Пора бы кончить беспредметный разговор, отпустить курсанта, а Вадим Федорович все оттягивает минуту расставания, сердцем чувствуя, что вместе с этим парнем пройдет мимо что-то очень значимое, о чем он больше никогда не узнает.

— Ваша как фамилия?

— Курсант Горячеватый.

— А зовут?

— Игорь.

— Игорь Иванович?

— Точно. Откуда вы знаете? — изумился курсант.

Ни о чем бы, пожалуй, не догадался Вадим Федорович, если бы не фамилия Горячеватый. Эта фамилия, простая и в то же время редкая, сказала ему все.

— Тебе, Игорь, известно, что твой отец в годы войны готовил для фронта летчиков вот здесь, на этом самом месте?! — Вадим Федорович топнул ногой.

— Да, нам говорили…

"Вон какой ты уродился и вымахал, Игорь Горячеватый. Не угадать большого сходства ни с отцом, ни с матерью. Батька твой — шумливый, грубоватый здоровяк, мать, судя по фотографии, виденной однажды, — полненькая такая украинка. Простые лица. А сыну неожиданно передались в наследство атлетическая стать и широко, чуть косо разрезанные глаза запорожского предка, атамана, "казачьего бога". Может быть, сравнение это возникло в раздумьях Вадима Федоровича по давней, немножко смешной ассоциации: инструктор — курсантский бог.

76
{"b":"559664","o":1}