Последние его слова прозвучали так, как если бы он сказал: "Конец мне скоро…"

Булгаков отвел глаза, стал смотреть куда-то в окно. Не нашлось у него слов утешения для друга, ибо в его собственном понятии отстранение от летной работы смерти подобно.

— А я вот курю, — сказал он, попыхивая сигаретой. — Курю все время и ничего, на здоровье не жалуюсь. По какому-нибудь торжественному случаю и выпить могу.

Зосимов тряхнул головой, будто хотел сбросить с себя грустное настроение.

— Сегодня случай очень торжественный: мы с тобой встретились в Москве, Валентин Алексеевич. Сейчас пойдем и выпьем. — Зосимов решительно поднялся. — Пойдем, пойдем. Тем более что я тут один тост хороший придумал.

— В ресторан хочешь? — спросил Булгаков. И протянул руку за папахой.

— Мы оба в форме, в ресторан не поедем, — возразил Зосимов. — Спустимся вниз, в буфет. Там в это время пустота, а если кто и есть, то все свои, офицеры.

Когда они вышли в коридор, отворилась дверь напротив. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы увидеть интерьер уютного одноместного номера. В следующий миг дверь закрылась, толстенький майор запер номер и положил ключ в карман.

— Во как надо устраиваться, — сказал вполголоса Булгаков. — По виду начклуба какой-то или казначей, а номерок отдельный имеет. Не то что ты, инспектор техники пилотирования.

— Куда уж нам, строевым офицерам. Дали койку переспать, и на том спасибо, — ответил Зосимов. — Ты видел, входя в гостиницу, сколько народу толпится у окошка администратора?

— Видел…

— И подполковники, и полковники, и постарше нас с тобой. А над окошком табличка висит: "Мест нет".

— Для кого нет, а для кого и есть.

Толстенький майор независимо вышагивал впереди них, и если не слышал, то, наверное, догадывался, о чем разговор. Оглянулся: лицо у него было красным и злым.

На первом этаже — большая столовая, работающая с утра до вечера и всегда с перегрузкой. А в цокольном этаже — буфет, где можно посидеть с другом и спокойно побеседовать. Две официантки — Маша и Шура, — чьи молодость и зрелые годы прошли между этими столиками, знают в лицо, наверное, половину офицерского корпуса. Булгаков дружески кивнул обеим, как старым знакомым, и они ответили ему приятно-кокетливыми, сбереженными с молодости улыбками.

— Машенька, — попросил Зосимов, — неси-ка нам, пожалуйста, по сто пятьдесят граммов чайку. Лимон, шпроты — все, что полагается.

Маша отлично поняла, какого надо "чайку". Принесла коньяк.

— Так вот… — Зосимов поднял рюмку. — В нарушение своего сухого закона, вопреки всем невзгодам, пью за то, чтобы ты, Валентин Алексеевич, стал генералом.

XXV

Косаренко обладал каким-то удивительным чутьем: он появлялся там, где вот-вот должен вспыхнуть спор, в полку не помнили случая, чтобы копья ломались без него.

В этот раз, когда штурман наведения нервничал и готов был крепко ругнуть одного-другого летчика, замполит бесшумно проник в герметические двери КП и подсел к экрану.

По светло-зеленому полю индикатора кругового обзора двигались белые точки. Расстояние между ними сокращалось — это значило, что перехватчик настигает цель.

Предварительное наведение протекало спокойно и ладно: штурман давал команду по радио, летчик тотчас же ее исполнял. Но вот истребитель выведен в исходное положение для атаки, на КП с нетерпением ждут от летчика пару слов: "Цель вижу", а он все молчит. В воздухе — первоклассный летчик, командир звена. Наверняка же видит цель на своем бортовом радаре, а помалкивает: вдруг исчезнет?

Штурман наведения и так и сяк ему подсказывал, уточняя курс, высоту, скорость, — в ответ молчание.

— Долго ты его за ручку водить будешь? — не утерпел замполит.

— Хе-хе! — сердито усмехнулся штурман наведения, показав замполиту свой ощеренный профиль. — Некоторые господа перехватчики привыкли, чтобы их подводили к самой цели, вплотную.

Косаренко покачал головой.

— А ты проверь, видит он цель или нет. Скомандуй ему отворот.

Штурман подал команду выводить из атаки. Летчик тут же закричал: "Цель вижу!"

— Ага, жалко стало! — рассмеялся замполит. Он уточнил фамилию летчика и что-то записал себе в блокнот.

Перехват не состоялся.

Наморщив лоб, сидел в углу на табурете Косаренко, усталый и мрачный.

— Встреча летчиков и офицеров наведения когда намечается? — спросил он.

— Завтра, после разбора полетов, — ответили ему.

Косаренко порывисто встал.

— Не завтра, а сегодня хотел бы я с ними поговорить.

Сейчас! — Уходя, он обернулся: — Полеты кончаются. Соберу ненадолго летный состав. И вас приглашаю, штурман наведения.

— Есть, товарищ подполковник.

Собирать летчиков специально в методическом классе или в парашютной, где обычно занимались, Косаренко не стал. Никакой официальности! Завел разговор сразу, врезавшись в толпу очкастых, затянутых в высотные костюмы и оттого поджарых, похожих на донкихотов людей. Черные глаза Ивана воспаленно заблестели, когда он нацелился на капитана, упустившего нынче воздушную цель.

— Разминулись, говоришь, как в море корабли? Сел на спину бомберу и не заметил! Слез и полетел дальше…

В толпе летчиков послышались иронические восклицания, исподволь назревал смех и вот-вот должен был взорваться.

— Для таких перехватчиков надо указки повесить на небесах: направо пойдешь — цель найдешь, налево свернешь — ни хрена не найдешь.

Взрыв хохота.

Когда стихло, капитан сказал:

— Я высоту нечаянно перебрал, товарищ подполковник. Сам не заметил, как перебрал, и потому проскочил над целью.

— А-а-а… — Косаренко сразу сделался серьезным. — Хорошо, хоть признался, а то бы мы так и не узнали, почему ушла цель.

Ошибка есть ошибка — за это не наказывают, на этом учат. Косаренко оставил капитана в покое, начал подступать к другим летчикам, к тем, которые хитрили в воздухе, кого штурману пришлось "водить за ручку".

XXVI

Иногда на аэродром истребителей-перехватчиков прилетал замкомандующего. Сюда он наведывался чаще, чем на другие аэродромы, а почему — надо у него самого спросить. Это был один из тех авиационных генералов, кто и в зрелом возрасте и при высоком ранге отказывался от пассажирского кресла в транспортном самолете. Садился в сверхзвуковой истребитель и летел, куда ему нужно.

Как он сажал машину! Глиссада снижения — что по лекалу вычерченная, скорость чуть занижена, угол чуть увеличен — и вот истребитель, этот вздыбленный дракон, приземлился, нежно касаясь бетонной полосы.

Летчики выходили смотреть, когда заходил на посадку генерал.

Когда же он вылезал из машины и менял гермошлем на фуражку, обнажая при этом на мгновенье седую голову, летчики держались подальше: мало ли о чем спросит. Генерал не только летал отменно, но и в технике и в аэродинамике был силен.

Алешка же Щеглов набрался однажды нахальства. Подошел к генералу, щупленький такой, подлетыш, козырнул.

— Товарищ генерал, лейтенант Щеглов, разрешите обратиться.

— Ну? — генерал повернулся к нему вполоборота, продолжая следить за движением самолетов на бетонке.

— Какую вы скорость держите на снижении, после ближнего привода?

Юный летчик задал чисто профессиональный вопрос старому летчику. Почему бы не ответить вот так же просто? И генерал назвал ему скорость. Она была километров на двадцать меньше положенной.

— Только вам… Щеглов, кажется?

— Так точно, товарищ генерал: Щеглов.

— …Вам не следует, как говорится, перенимать мой опыт. Лучше придерживаться инструкции по технике пилотирования.

Щеглов откозырял. Быстрым движением генерал протянул ему руку, хотя они не здоровались и не прощались.

В тот же день — были как раз полеты — Алеша попробовал сажать машину при заниженной скорости и увеличенном уголке, попробовал выписать на подходе к бетонке плавную, красивую дугу.