XI

Весной Булгаков съездил в отпуск, на Запад, и вернулся не один: привез молодую жену. Рядом с Булгаковым, тридцатилетним зрелым мужчиной, пожившим на свете и немало повидавшим, супруга его выглядела совсем юным существом. Как вскоре стало известно из сообщении БРВ — "бабского радиовещания", ей всего двадцать один год, хотя она уже успела окончить университет. Москвичка, единственная дочь весьма почтенных родителей — отец не то ученый, не то крупный инженер какого-то столичного главка.

Пристальные, заинтересованные взгляды провожали Булгаковых, когда они появлялись на людях. Молодая, красивая, как звезда экрана, жена привезла с собой множество нарядов, сшитых по последней моде, всякий раз она удивляла женскую половину гарнизона какой-либо новинкой. У нее всегда было преотличное настроение, всем она лучезарно улыбалась. Не прятал улыбку и Булгаков — счастливый и влюбленный, но вместе с тем держался он с горделивой мужской независимостью, шагая рядом со своей красавицей. Не он ее брал под руку, а она его; опытному глазу, наверное, показалось бы, что большее счастье испытывает именно она.

Никто не знал, где и как нашли они друг друга, но почему-то думалось женщинам, что это как раз та редкая любовь, что обходится без неудач и без страданий. Видному собой, сильному, преуспевающему в службе Булгакову судьба должна была приберечь достойную невесту. А та красавица, в свою очередь, выросла как редкий цветок в питомнике, и, когда настала пора, ее увидел тот, кому можно было довериться. Встретившись, оценили друг друга с первого взгляда. Возможно, счастье любви как таковое пришло к ним уже потом, когда они провели немало времени вместе.

Чего бы, казалось, головы ломать женщинам, зачем философствовать? Вот приглядываются, иные завидуют, встречая и провожая красивую пару, а спросить любую: дорого ли ей собственное счастье, найденное в радостях и муках, может быть, упущенное однажды и опять возвращенное, хотела бы лучшего? Задумается… Истово закачает головой, смежив веки; плавленая слеза побежит по щеке, а побледневшие губы прошепчут беззвучно что-то, ведомое ей одной. Нет, нет, нет! Ни на какое другое счастье не променяет она свое.

XII

В начале лета Булгакова провожали из полка. Уезжал он в академию, и, хотя ему предстояли конкурсные экзамены, все были уверены, что такой, как Булгаков, непременно поступит. Ни капли сомнений не было и в его собственной душе. "Я еду в Москву, за десять тысяч километров не в бирюльки играть!" — говаривал Валентин Алексеевич, когда заходила речь об экзаменах. И едва заметным волевым движением вскидывал остренький подбородок при этих словах.

Женушка его расточала направо и налево ослепительную улыбку. Она ехала в Москву, к маме, это большая радость, но ведь она и не предполагала, что могло получиться как-то иначе.

В последние дни перед отъездом Булгаков уже не работал, однако приходил на службу, помогая вникнуть в суть дела врио — временно исполняющему обязанности командира эскадрильи. Обязанности эти для Зосимова не представляли ничего нового, тем не менее он внимательно прислушивался к советам Булгакова.

Встревоженным табунком ходили летчики за Булгаковым. Он нахмурит брови — они тоже, он улыбнется, шутку какую бросит, они хохочут громче обычного. "И ругал он их и наказывал, а они все равно к нему льнут…" — думал Вадим, исподволь наблюдая за летчиками. Думал он об этом с хорошим, теплым чувством и немного волновался: как-то у него самого сложатся отношения с людьми, когда он станет хозяином в эскадрилье, хотя бы и временно?

На самолетной стоянке инженер эскадрильи доложил не Зосимову, а Булгакову, хотя приказ насчет "врио" уже был, — не мог инженер не знать об этом.

Булгаков указал на Зосимова:

— Вот с новым комэском решайте свои дела.

Инженер стал тут же жаловаться на полковое начальство, которое распорядилось передать одну спарку в другую эскадрилью.

— Поговорю, — пообещал Зосимов.

— Не говорить, а действовать надо. К Богданову надо идти, — недовольным тоном заметил инженер.

С Булгаковым он бы так не осмелился. Вадим хотел было одернуть его, но на первый раз сдержался.

Остановился Булгаков со своей летунской свитой перед фронтом истребителей. Наладился оживленный разговор, стали подтягиваться к толпе техники, механики. Жуков подошел; на щеке у него красовалась черная отметина, из нагрудного кармана технической куртки торчал манометр. Булгаков поздоровался с ним за руку.

— Ну как дела, техническая сила?

Жуков улыбнулся, показывая свою симпатичную щербинку в верхнем ряду зубов.

— Как говорят мои земляки: нэмножко хорошо, немножко нэт…

Наигранный кавказский акцент Игоря Жукова вызвал сдержанный смех, потому что к этому его чудачеству давно привыкли. Но когда он рассказывал новый анекдот, "присланный из Баку в конверте", все хохотали от души.

"Вот Жуков тоже… — вернулся Вадим к своей прежней мысли. — Тоже не в обиде на комэска. Трое суток домашнего ареста, которые Булгаков отломил ему тогда под горячую руку, наверняка уже забыты".

Булгаков обладал тем командирским обаянием, которое всегда привлекает людей. Он, во-первых, был одним из сильнейших летчиков-истребителей, а боевая зрелость и боевая удаль в сердцах военных людей ценится превыше всего. Нравились, конечно, его решительность, твердость, страстность и вдобавок этакая бесшабашная отвага. Старшему брату, которым в семье гордятся, простят строгость и даже жесткость по отношению к младшим. Точно так же забудется со временем командирский окрик, останется в памяти лишь славный образ, и тем, кто придет в строй потом, будут рассказывать о командире только хорошее.

Уезжая, Булгаков закатил прощальный ужин, на котором были друзья-командиры с женами и сам Яков Филиппович Богданов. Редко случались подобные встречи, по новым послевоенным временам офицеры если выпивали, то, как говорится, при закрытых ставнях, а тут и лилось обильно и пилось хорошо. Веселый хмельной гул стоял в маленькой квартирке Булгаковых. Выбрали специально пятницу: после нее, в субботу, день нелетный, а потом — воскресенье. Кому положено было дежурить, тот дежурил. Заместитель командира полка в торжестве не участвовал.

Вышли мужчины из-за стола — покурить во двор, погода хорошая. Курили, передавали через Булгакова мужские приветы некоторым москвичам и москвичкам. Распахнулось окно, и красавица хозяйка стала зазывать гостей в дом. Получилось так, что Булгаков отстал от толпы и Зосимов отстал. Взглянули друг на друга, и что-то подтолкнуло их. Булгаков положил руки на плечи Вадиму, а тот — свои на его плечи. Уперлись чубатыми лбами, вроде бы побаловаться, побороться, а самим не до шуток — острой жалостью проняло.

— Ну что, Зосим, расстаемся? На этот раз, видать, надолго… Может, навсегда?

— Расстаемся, Булгак… Дороги наши расходятся.

— А сколько лет вместе служили, летали, Вадим?

Все, что окружало их теперь, сплыло в сторонку, подернулось туманом. Показалось им в эту минуту, что вернулась молодость, тяжелая курсантская служба в далекой пустыне, что вернулось время, когда еще не было ни жен, ни детей, не было отчего дома, отсеченного линией фронта, и они, два паренька, нашли свою дружбу и обрадовались тому несказанно.

Бывают и здесь, на краю света, такие летние ночи, когда березы, проглядывающие из темноты, похожи на влюбленных в белых одеждах, а струящееся сверху сиянье напоминает, что все мы ходим под Луной. Когда строился военный городок, здесь вырубили только просеки для дорог да полянки для домов, деревья, которые не мешали, оставили, и теперь вокруг жилищ будто парк культуры и отдыха. Кто-то вкопал скамейки, грубо сколоченные из досок, чьи-то добрые руки сделали перекладину и подвесили к ней детские качели. Кто чем мог, тем и украсил городок.