Вдруг в жизни нашей роты наступил крутой поворот. Нас построили, и лейтенант, воздерживаясь от каких-либо эмоций, объявил:

— Все вы переводитесь в другое училище.

Кто-то на левом фланге не удержался и выкрикнул:

— А куда?

Лейтенант повел суженными глазами.

— Скажу, когда надо будет. Напра-а-во!

С восторгом диких жеребчиков кинулись мы врассыпную, когда скомандовали "разойтись". Все равно куда, лишь бы ехать, только бы удрать отсюда. Хуже не будет.

Нас сводили в санпропускник и выдали чистое белье. Старшина произвел "осмотр на внешний вид", заставил подтянуть ремни, остричь бахрому на шинелях, поправить пилотки.

— …А то они у вас сделались похожими на перевернутые ночные горшки!

Плохо тут с нами обращались: заставляли делать всякую черную работу, не учили, кормили впроголодь. А настало время расставаться — во взглядах лейтенанта и усатого старшины появилась незнакомая доселе теплота. Так из бедной семьи выпроваживают детей в люди: рады от них избавиться и все-таки жаль их — дети.

22 января

Почти сутки плыли на небольшом пароходе, пересекая Каспийское море.

Потом опять долго ехали.

Сошли с поезда на маленькой станции. И только тут узнали, куда мы прибыли, — в Военно-авиационную школу пилотов. Не училище, а школа ускоренного типа.

В конце января здесь тепло, как летом; мы свалили свои шинели в кучу, думая, что они нам больше не понадобятся. С южной стороны над постройками и деревьями, над всем низкорослым, земным возвышалась, заслоняя полнеба, гряда гор.

Нашу роту вымыли в бане, переодели и в тот же день расформировали. В школе пилотов не существует рот, а есть, как и полагается в авиации, эскадрильи. Есть еще учебные группы, по которым распределили новоприбывших — по нескольку человек.

Я попал в шестнадцатую учебную группу.

Здесь, около маленькой станции, базируется одна учебная эскадрилья. Кирпичные двухэтажные казармы, столовая, служебные здания, неподалеку — аэродром. Другие эскадрильи разбросаны за сотни километров отсюда, а штаб школы находился в большом городе соседней республики.

Средняя Азия. Простор…

В новой школе во всем чувствуется настоящий воинский порядок: кругом чистота, дисциплина строгая, в столовой никто не схватит твоей порции хлеба, опоздай ты хоть на час. Ложась вечером в постель, с наслаждением вдыхаешь запах свежевыстиранных простыней. По сравнению с тем, что было, — небо и земля.

Если школа ускоренного типа, то не должны нас тут долго мариновать, фронту требуются летчики.

30 января

Время от времени у меня появлялся друг, верный и единственный, от которого не было секретов, с кем все пополам. Впервые силу и счастье дружбы я испытал еще в пятом классе. С тем веснушчатым мальчишкой мы расстались из-за того, что мои родители переехали в другой город. Были и потом друзья. Нечастые, правда. Обычные житейские обстоятельства, которым мальчики и юноши противиться не в силах, разлучали нас. На расстоянии со временем дружба глохла.

Сегодня, к великой моей радости, пришел армейский друг. Расскажу все, как было.

За пятнадцать минут до подъема в казарме появлялся большой, сутулый в плечах человек. Нос — клювом, над круглыми, немигающими глазами прямой чертой надвинуты брови, как у беркута. Старшина эскадрильи, гроза курсантов. Нам, новичкам, уже известно, что здешние ребята дали ему имя "Сико". Когда он обнаруживал где-нибудь в укромном уголке несколько ничем не занятых курсантов, то первым делом спрашивал: "Сико вас тут?"

Он коверкал слова, как вздумается, будучи не шибко грамотным: "Отэти люды… За мною, марш!" — И вел курсантов куда-нибудь, где находилась для них работа.

Сегодня я опоздал встать по команде "подъем", разнежившись в теплой, чистой постели на койке верхнего яруса. Оглашенная команда дневального не могла протаранить оболочку моего благодушия, хотя я вовсе не спал. Растолкали меня, когда курсанты, уже обутые, выбегали в коридор.

— Выходи строиться на физзарядку! — орал дневальный.

В узком проходе между койками я наскоро зашнуровывал ботинки, и тут над моей головой послышался негромкий, растянутый по складам вопрос:

— Сико вас тут?

Все. Спешить больше некуда.

Старшина повел меня к дневальному, где стояли еще два нарушителя распорядка дня, вооруженные швабрами. Мыть полы в огромной казарме — удовольствия мало, причем тот же самый Сико будет стоять над душой, требуя, чтобы хорошенько протирали под койками и под тумбочками, чтобы всюду было как вылизано языком.

— Он из новичков, наших порядков не знает! — крикнул из строя один из курсантов, когда старшина вел меня мимо.

— Нехай обвыкает, — бросил походя старшина. — А вы, Булгаков, помалкивайте!

— Может быть, человек заболел, — послышался тот же голос, тонкий и смелый, как у задиристого петушка.

— Булгаков, вы хочете в помощники?

— А зачем нападать зря?!

— Курсант Булгаков, выйти из строя!

Интересно: кто же это такой храбрый? Гулко отпечатал три шага вперед небольшого роста курсант, с виду совсем мальчишка. Чувствуя, что все на него смотрят, улыбнулся застенчиво.

Когда казарма опустела, уборщики-штрафники взялись за работу: ползали под кроватями, гремели тумбочками и табуретками. Пришлось ломать спину похлестче, чем на физзарядке. Вздохнули, когда начали мыть длинный, без какой-либо мебели коридор: знай себе гони шваброй лужу воды из конца в конец.

В такой работе очень просто познакомиться.

— Слушай, тебя как зовут? — спросил он меня.

— Вадим, Вадим Зосимов, — ответил я.

— А я — Валентин Булгаков.

Две наши швабры скользят по полу рядом, перед нами отступает лужа грязной воды.

— Ты откуда?

— Из Донбасса.

— Донбасс давно у немцев. Про своих что-нибудь знаешь?

Я помотал головой из стороны в сторону. Ответить не смог: горло перехватила спазма.

— У меня тоже так. Я из Новороссийска.

Закончив работу, мы, как уборщики, отдельно сходили в столовую, где на нас был "оставлен расход". Каши досталось нам побольше, чем в обычных порциях, потому что повар выскреб все с донышка котла. Потом мы пошли в курилку. Неторопливо курили, растягивая удовольствие, стремясь хотя бы на четверть часа опоздать на занятия. "Почему опоздали?" — спросит преподаватель. "Мы уборщики", — ответим мы. И ничего нам не будет.

Булгаков дымил самокруткой. В армии я уже тоже научился курить, но у меня не было табаку.

— Я тебе оставлю сорок, — пообещал Булгаков.

Когда делят одну закрутку на двоих, второму курильщику остается не равная половина, а немного меньше — уж так получается. Потому "сорок". "Сорок" процентов. Если на очереди еще и третий, то ему остается "двадцать".

Получив от Булгакова "сорок" в виде аккуратного, только чуть примоченного с конца окурка, я затянулся крепким дымом.

— Табак что надо, — сказал Булгаков. — Мы его тут сами добываем.

— А где?

— На плантации. Идешь на экскурсию, прихватив с собой наволочку от подушки. Натолкаешь полную — на зиму хватит.

— Здесь сеют табак?

— Все тут сеют, И все растет. Ваши поздно приехали, сейчас нигде ничего уже нету. Я заготовил наволочку табачку — хватит нам с тобой на двоих.

Что бы такое приятное сделать для этого Булгакова — отличного, свойского парня?

С того дня мы всюду держимся вместе. Булгаков поменялся с одним курсантом койками и теперь спит рядом со мной. Он меня называет полным именем — Вадим, а я его — Валя или Валька. Как прозвучало при первой встрече, так и осталось на все время. В дружбе все само по себе складывается.

Булгаков пониже меня ростом, поуже в плечах, будто мой младший братишка. Но остренький, немного вскинутый подбородок и едва заметная черточка над переносицей у Вальки свидетельствуют, что он ни в чем никому не уступит.