В летной столовой был устроен торжественный ужин.
Явилось начальство из дивизии. Комдив, строгий полковник по фамилии Божко, сказал краткую поздравительную речь, пригубил рюмку и вскоре уехал. Своему адъютанту он разрешил остаться. Тот лейтенант сразу же как с привязи сорвался: хватил два стакана водки, после чего не мог не только спеть ленинградскую песенку, но даже язык повернуть. Аккордеон его спал в чехле.
Все новые перемены тормошили гвардейский полк. Некоторых летчиков перевели в другие части дивизии с повышением. Оттуда пришли сюда, тоже выдвиженцы. Третью эскадрилью принял новый командир, коренной дальневосточник — ему было лет сорок. Летчики третьей эскадрильи пожимали плечами и перешептывались: как это будет комадовать такой гриб засушенный фронтовиками? А то, что майор Богданов стал заместителем командира полка, всех обрадовало. Яков Филлипович обещал третью эскадрилью не забывать. Повысили в должности к одного из молодых летчиков. Им был Валентин Булгаков, ставший командиром звена.
Вскоре всем полком провожали бывшего парторга — Остроглазова. Старик демобилизовался. Он ехал в свою область, его теперь называли Василием Ивановичем, просто дядей Васей, и это больше подходило к нему, чем прежнее "товарищ капитан".
Когда увольняют кз армии людей старшего поколения, взятых на службу во время войны, — это воспринимается как должное. Но почему вдруг попал под демобилизацию младший лейтенант Розинский? Третья эскадрилья взбунтовалась. Летчики ходили к командиру полка, чтобы отстоять Костю, решили накатать самому командующему коллективное письмо, хотя это и запрещено. По растерянному, приниженному Костиному виду можно было понять, что он и сам толком не знает, почему его демобилизуют. Те из начальников, которые решали этот вопрос, объяснялись с ним полуфразами или вовсе молчали, подписывая документы.
В третью эскадрилью пришел кадровик, одетый в летную форму, но никак не похожий на летчика. Располагая какими-то данными, он спокойно и веско разъяснял летному составу: младший лейтенант Розинский был сбит, временно терял зрение, а таких из авиации начинают постепенно убирать. Кости не было в эскадрилье при этом разговоре, он ушел куда-то с "побегушкой".
— Да какое это ранение? — возмутился Булгаков. — Человека обожгло. Какие-то сутки он просидел слепым.
— Можно и за сутки подорвать здоровье летчика, — сказал капитан уверенно и посмотрел на Булгакова весьма выразительно.
И летчики примолкли. Они знали и любили Костю, всегда был он для них свойским парнем, но чём чёрт не шутит… Капитан, наверное, знает, что говорит.
Товарищ, может быть, имел в своем распоряжении факты? Он сказал, что летный состав может быть свободен. А лейтенанта Булгакова он просил бы остаться. Когда летчики вышли, капитан сел за стол командира эскадрильи.
— Вы, товарищ Булгаков, как командир звена, обязаны поддерживать решение высших инстанций, а не выступать инициатором всяких, понимаете ли, протестов. Есть заключение медицинской комиссии: здоровье этого вашего Розинского подорвано, как летчик он уже неперспективный. Так что к начальству ходить нечего и коллективки писать не стоит. Рекомендуем воздержаться от этого. Вас, товарищ Булгаков, недавно выдвинули, вы молодой командир звена.
Получив такую солидную порцию нравоучения от строгого капитана, Валька Булгаков прикусил язык. В самом-то деле: какими доводами мог подкрепить свое мнение Булгаков, с кем взялся спорить? Говорят, этот моложавый капитан распоряжается судьбами людей и постарше себя. Кадровик…
— Всего хорошего, товарищ Булгаков, — уходя, капитан козырнул, но руки не подал.
На таежном аэродроме новоселов заедали комары, да такие большие, такие свирепые, что никак от них не уберечься. Через кирзовый сапог жалили, стервецы. В землянках дымились специальные губки, привезенные полковым врачом. Дыму было много, а толку мало. Все время надо было обмахиваться веточкой, отгоняя комаров хотя бы от лица. Кусали все-таки, но реже. Одно спасенье было: выйти на середину взлетно-посадочной полосы и прилечь. Над широкой бетонкой, сильно нагретой солнцем и сохранявшей тепло до позднего вечера, комары почему-то не летали.
Богданов лежал на боку, подперев голову кулаком. Огромный, малоподвижный, он по сравнению с летчиками, окружившими его, выглядел Гулливером.
— Что, братья истребители? Воевали-воевали, "юнкер-сов" сшибали, а теперь учиться приходится, и все сначала? — промолвил Богданов.
Кто улыбнулся, а кто нахмурился, потому что такая шутка задевала самолюбие фронтовиков.
Сегодня впервые вышли на ночные полеты. Вывели на старт только спарку — двухместную учебно-боевую машину, имеющую спаренное управление. Сегодня Богданов начнет "вывозить" летчиков, обучая пилотированию самолета в ночных условиях.
Ночь где-то на подходе к аэродрому, пока еще светло, но в небе с восточной стороны уже зажглось несколько редких крохотных звездочек — признак того, что с этой поры любой полет считается ночным.
Гулливер неторопливо поднимается, надевает маленькие наушники. Он шагает к спарке, и гурьба почетных стражей поспевает за ним.
Недолгий рев одинокого мотора на взлете, и опять тишина. Аэронавигационные огни самолета — зеленый, желтый и красный — обозначились в вечернем небе новооткрытым созведием.
XIII
На востоке доброе общество холостяков гвардейского полка, как заявил однажды Бровко, начало деградировать. В полку появились "женатики", чего на фронте не было. Там у некоторых военных были только ППЖ — походно-полевые жены. Приехали семьи к командиру полка и к майору Богданову. Новый командир третьей эскадрильи все время жил здесь с семьей. В полукилометре от аэродрома были поставлены сборные финские домики, в которых поселились офицерские семьи.
Однажды на утреннем построении стало известно о женитьбе первого из молодых летчиков. Штабист вышел вперед и прочитал приказ, прозвучавший для холостяков громом средь ясного неба. Сержанта Голикову считать вступившей в брак с лейтенантом и принявшей фамилию того лейтенанта. Поскольку оба пока военные и бракосочетание происходит в полку, а не в загсе, то акт определяется приказом, подписанным командиром и начальником штаба.
Все знали, что Нина Голикова жила с начальником штаба Морозом. Все знали, что молодой летчик просто влип. И всем было совестно слушать приказ о браке. Когда строй распустили, некоторые из вежливости поздравили лейтенанта, другие молча отошли в сторону.
Майор Мороз нашел повод заглянуть в спецмашину к синоптикам. Лишних выпроводил за дверь, оставшись наедине с сержантом Голиковой, то есть теперь уже не Голиковой.
Нина подняла на него пустой, затравленный взгляд. Встретившись с ее глазами, Мороз перестал улыбаться. На толстом, лоснившемся от недавнего бритья лице возникло выражение досады. Он пошел к двери, ибо разговаривать с дурочкой больше было не о чем. Однако вернулся.
— Тут такое дело: семья ко мне приезжает. Наши прошлые отношения — я буду всегда вспоминать о них с любовью — должны остаться глубокой тайной. Жена ревнива, он не понять… Договорились, Нинок?
И опять ни слова в ответ. Нина сжалась вся, будто в ожидании удара.
Положительно невозможно разговаривать с таким народом! Мороз выпрыгнул из будки спецмашины и пошел по делам, С утра у начальника штаба дел много: надо организовать, отладить очередной день боевой подготовки.
Попались навстречу лейтенанты Булгаков и Зосимов. Закадычные дружки, всегда вместе.
— Чем занимаетесь, товарищи летчики?
Лейтенанты вытянулись перед начальником штаба.
— Наши сегодня дежурят, — ответил Булгаков, считая, что такое пояснение отводит в сторону какие бы то ни было претензии.
— Дежурят, дежурят… Не вся же эскадрилья дежурит одновременно! Пара сидит в первой готовности, а остальные? Болтаются! — Начальник штаба строго посмотрел на одного лейтенанта и на другого. — Нет того, чтобы взять НШС, КБП [12], почитать самостоятельно. Обязательно над вами контролера надо ставить. Идите в эскадрилью и займитесь делом!
