— Ну вот, — проговорил Клестов, довольный, что сама жизнь в лице Маркелова подбросила подтверждение его суждениям.
— Ложкари на тракту, — не согласился Шитов, — а остальные…
Клестову с Маркеловым было легче, чем с Шитовым. Он не отпустил его от себя. Кладя руку на плечо, сказал, что надо тому сегодня выступить.
— Задай тон. С оптимизмом, а то…
— Можно будет, — согласился Маркелов, радуясь, что заранее подготовил такое выступление и что ему есть о чем сказать.
Неожиданно для себя оказался Маркелов в ином мире, чем Огородов, чем Ольгин и другие крутенские руководители. Его признал Клестов. И Григорию Федоровичу хотелось как можно дольше оставаться под этим счастливым покровительством, привлекать к себе благосклонное внимание.
— Мы думаем в следующем году по тридцать центнеров получить на круг, — проговорил он, хотя Крахмалев вряд ли бы одобрил его за такое обещание.
— Во-во, — подбодрил Клестов Маркелова. — И об этом скажи.
Серебров стоял в стороне у окна, надо было сосредоточиться перед выступлением, чтоб не рассеять свою злость. И вовсе некстати к нему в закуток развалистой походкой направился Огородов, великодушный, широкий, протянул руку зятю.
— Ну, хватит дуться-то, — примирительно, прощающе сказал он. — Чего народ-то смешить? Приезжайте с Верочкой в воскресенье, пельмени сгоношим.
Серебров нехотя пожал руку тестя, взглянул в его глаза. В глубине огородовских глаз переливался целый спектр чувств: затаенная обида и всепрощающая доброта, лебезливая уступчивость и ненависть. Серебров не видел в его взгляде только искренности и правды, а их-то, наверное, старательнее всего и пытался изобразить тот.
Серебров забывчивостью страдать не хотел, а идти на примирение тем более.
— Не приедем, некогда, — небрежно сказал он. — А вот в банк приду, куда я денусь. Контору зарубить у меня собираетесь. Ругаться приду. Я ведь в отличие от вас не хочу волков в Ильинском разводить.
— Ну, чудак-человек, ну выдумщик! — закрутил головой Огородов, раскатывая привычный показной смех. — Откуда что берешь?
— Помнят люди, они все помнят, — отчужденно проговорил Серебров.
Звонок избавил Николая Филипповича от неприятной паузы, когда уже нечего бывает сказать и собеседник молчит, как-то тягостно, стыдно уходить, не сказав оправдательного слова.
— Ну, садиться пора, — проговорил он и отошел от Сереброва.
Это было довольно обычное собрание с докладом о том, как крутенцы сработали в прошлом году. Пока еще под снегом нива и неизвестно, каким выдастся будущее лето, можно поговорить, какие промашки были допущены из-за проклятущей жары или мокряди.
Виталий Михайлович Шитов, принаряженный, с легким молодящим хохолком волос над высоким лбом, возник на трибуне. Он был настроен благодушно. Собрание легкое. За последние годы провальный Крутенский район начал выбираться из числа провальных. Раньше гремел один льноводческий колхоз «Новый путь», а теперь вот выдвинулась в число крепких маркеловская «Победа».
И Шитов похвалил «Победу», сказав, что там умеют работать с минеральными удобрениями. Нынче вывезли их столько, сколько не вывез весь соседний Мокшинский район. Григорий Федорович потупил глаза. Пусть Клестов оценит и это. Старается Маркелов. Тем более, что тут же рядом были отрадные цифры самой высокой по району урожайности зерновых и трав. В засушливое лето!
Бился за этот хлеб Крахмалев, бился Серебров, когда замещал Маркелова и, конечно же, сам Григорий Федорович, но Серебров теперь был не в счет, он краснел за свой «Труд», хотя укоризненные цифры урожайности в «Труде» должны были бы вгонять в краску Пантю Командирова, однако Пантя теперь был уже далек от ильинских забот. Представлял он теперь коммунальное хозяйство.
Доброжелательный, чем-то незримо отличающийся от районного люда (осанкой, что ли, и уверенностью?) Кирилл Евсеевич Клестов нашел взглядом Григория Федоровича, когда речь шла о колхозе «Победа», легонько, с одобрением кивнул ему. Потом сокрушенно покачал головой, когда докладчик назвал урожайность «Труда». Пять центнеров с гектара! Надо же, до чего докатились. Сереброву хотелось возмущенно вскочить и крикнуть:
— Да что вы, люди! Как так можно?! Ведь не я виноват.
Но он вскинул голову и взглянул в глаза Клестову: что ж, я принимаю упрек, но и вы не обижайтесь, если я скажу правду.
Григорий Федорович Маркелов еще раз заслужил благосклонную улыбку Кирилла Евсеевича, когда напористый, уверенный вышел на трибуну и начал сыпать цифрами, из которых словно из мозаичных стеклышек складывалось оптимистическое панно ложкарской жизни.
Почти вертикально взметнувшаяся воображаемая кривая подъема экономики колхоза говорила и о взлете Маркелова.
— Может давать краснодарские урожаи наша земля-кормилица! — оптимистично доказывал он. — Только любить ее надо, а не позорить.
А вот позорили-то ее, наверное, такие, как колхоз «Труд».
Недоуменный шумок прошел по залу, когда Шитов объявил, что слово дает Сереброву. Огородов ухмыльнулся и подтолкнул локтем Маркелова: смотри, куда мой родственничек прёт! Тот покрутил головой. Знает он этого нахала.
Серебров, щегольски одетый в синий костюм с жилетом, легким решительным шагом прошел к трибуне и сразу же вогнал в краску Маркелова, начав свою речь с того, как получил вместо трактора посулы и мог бы остаться без удобрений, если бы не занялся противозаконной деятельностью.
— Почему так получается? Почему «Труду» не дали ни одного трактора, а прославленный, богатый, но не очень-то сочувствующий чужой нужде сосед отхватил сразу три? Да потому, что через голову районных властей Маркелов умеет найти путь к сердцу руководителей областной «Сельхозтехники». Ему, видите ли, шлют «именником».
Маркелов нахмурился: использовал Серебров запрещенный прием. Такого не водилось среди руководителей крутенских колхозов и совхозов. Нельзя упрекать за расторопность: добывай сам, проси и помалкивай. Явно зависть двигала неоперившимся председателишкой. «На свою шею вырастил», — с досадой подумал Григорий Федорович.
Тогда же Серебров сказал, что вся шефская помощь машиностроительного завода, именуемого в народе «чугункой», осела в колхозе «Победа». В зале поднялся неодобрительный гомон. Ну и Маркелов!
Григорий Федорович почувствовал, что может ускользнуть надежда на признание. Он торопливо, вместе со скрепками выдрал из записной книжки серединный листок и написал, что возмущен клеветой, просит слово для справки.
Серебров знал, что одними эмоциями нынешнего бывалого и тертого руководителя не возьмешь. Он запасся цифирью. Урожайность своего «Труда» он сопоставил с мизерными тоннами минеральных удобрений, которые попадали на их поля, с количеством имеющихся машин.
Когда Серебров по цифровым выкладкам, как по лесенке, стал взбираться к вершине своего вывода о том, что такая позиция районных и областных властей не способствует подъему экономики слабых хозяйств, у Клестова смыло с лица доброжелательное выражение. Он взглянул на выступающего усатого щеголя с досадой. А когда тот заявил, что позиция эта вредна, потому что слабых колхозов и совхозов в области добрая половина, Кирилл Евсеевич не выдержал.
— А вам известно, сколько было отстающих хозяйств девять лет назад?
Девять лет назад Клестов стал работать секретарем обкома, и, очевидно, у него были какие-то свои утешительные для него факты.
— Я таких подсчетов не делал, — повернувшись к Клестову, сказал Серебров. — Меня беспокоит то, что их по-прежнему в нашем районе да и в области много.
Наверное, Сереброву не стоило говорить об области. В районе отстающие — это вина здешнего руководства, а вот отстающие в области — это уже промашка самого Клестова. Но Серебров не хотел сваливать вину за район на одного Шитова.
— А сколько вы взяли хлеба с гектара? — спросил хмуро Клестов, повернув лицо к трибуне.
— Пять, — ответил простосердечно Серебров.
— Пять? — задержал внимание зала на этой цифре Клестов и тоном голоса призвал удивиться. — Да вы еще не использовали естественное плодородие. До десяти, даже двенадцати центнеров можно подняться за счет улучшения агротехники, сортовых семян и не тянуть руку за удобрениями, — и он расстроенно отвернулся, возмущенный таким непониманием элементарных вещей. — Низкий урожай — это ведь прежде всего низкий уровень руководства. Надо искать вину в самом себе, Серебров.
