И вот, неожиданно, как гроза во время зимы, на отчаявшуюся Женьку вдруг свалилось счастье: генеральному директору этого самого «Черного полюса» нужен был второй секретарь, потому что первый секретарь страдал той же самой тяжелой болезнью, что и наша Женя – заочным обучением в институте. Деньги были обещаны неплохие, и девушка, поеживаясь от холода и плотнее кутаясь в короткую синтепоновую курточку персикового цвета, уже мечтала, как распорядится своей первой зарплатой…
После серо-грязно-желто-красного парка Женя вышла на запруженную городскую улицу и, открыто глядя на угрюмые лица прохожих, прячущиеся под зонтиками, нырнула в неприметный, самый обыкновенный двор девятиэтажек конца советского и начала российского периодов, в котором раньше можно было с главной улицы разглядеть железные, сваренные чьей-то доброй рукой качели, вмещающие, если очень постараться, не двоих, а сразу троих детей, песочницу под крышей, покрашенной в цвет мухомора с белыми пятнами, которая сейчас облупилась до такой степени, что невозможно было разглядеть, где мухомор, а где сами пятна, и лавочку, как магнитом притягивающую на свое деревянное сиденье не только молодых мамочек с колясками, но и довольно неопрятных, безработных и, зачастую, не очень вежливых личностей, преимущественно со сморщившимися лицами, синими носами и красными, расфокусированными глазами, фокусирующимися только на одном важном предмете жизнедеятельности – бутылке.
Теперь же всю эту доброту местного ЖКХ невозможно было лицезреть из-за припаркованных то тут, то там, автомобилей, торчащих из самых, казалось, невозможных для парковки мест и уголков двора семиподъездного, напоминающего по форме букву «П» дома, с удовольствием газующих по утрам под окна первых этажей и оставляющих для проезда маленькую, узенькую щель, в простонародье именуемой «дорогой к дому».
Протиснувшись между чьих-то тонированных «в полный ноль» «Жигулей», давно уже мечтающих об автомобильном рае на автомобильном кладбище, но так заботливо «оттюнингованных» дорогущим углеродным капотом, большой выхлопной трубой, которая могла бы по своему диаметру служить домиком для белок, и «спойлером» на багажник, занимавших место по одну сторону дорожки, и огромной (особенно по сравнению с «Жигулями») «Тойотой Лэнд Крузер» абсолютно черного, блестящего в любую погоду, цвета с другой стороны, припаркованных не где-нибудь, а у самого входа во второй подъезд (где, собственно, и жила Женя с семьей), оставив между друг другом заботливое расстояние на одну (при чем, не самую широкую) детскую коляску (близнецы исключаются), Женя, наконец, вошла в помещение, отметив про себя, что домофон опять не работает, а дверь снова открывается на удивление легко: видимо, чья-то умная, а главное – трезвая нога решила избавить жителей от необходимости напрягать руки при входе и выходе, сорвав петли со всего, что можно, одним удачным пинком.
Поднявшись на восьмой этаж, где, помимо квартиры 78, куда Женя и держала свой путь, удобненько разместились еще две двери под номерами 77 и 79, завершая небольшое пространство лестничной клетки, девушка остановилась, немного порывшись в сумке в поисках ключей, а затем, нисколько не задумываясь, этими же ключами звонко постучала по двери номер 77 и, не дожидаясь, пока ей кто-нибудь откроет, прошла к своей квартире, ловко отворив дверь этими же ключами и войдя внутрь, оставив дверь незапертой и устроив гудящий, с шумом и свистом, промозглый и мощный сквозняк.
Обычная тесная прихожая трехкомнатной квартиры, переходящая в удлиненный, узкий коридор, из которого первая дверь направо вела в кухню, вторая дверь направо – в гостиную, третья дверь направо – в комнату Жени и ее сестренки, четвертая дверь… Боже, Боже, сколько же дверей!.. Четвертая дверь, только теперь прямо, – в ванную комнату, а пятая дверь налево (да, да, квартирка – шик! На целых две стороны окна выходят!) – в спальню родителей, встретила девушку также, как и шум пылесоса (о, мама уже дома!), звуки телевизора из гостиной (папа) и детские девичьи крики из их с сестрой комнаты (Полина), сообщающие восхитительную новость о том, что вся семья Жени в полном составе уже находится дома.
Скинув, как попало, грязные сапоги в угол прихожей, Женька торопливо сняла куртку и, все еще продолжая улыбаться, мельком глянула на себя в зеркало, висящее по левую сторону от нее, заботливо украшенное бумажными цветочками, раскрашенными фломастерами, и демонстрирующее ее во весь рост.
На нее посмотрела обыкновенная девушка двадцати пяти лет, с кудрявыми, пышными, абсолютно не поддающимися никакому колдовству, легкими и мягкими волосами темно-рыжего, напоминающего своим блеском и оттенком ржавчину на раковине или потемневшую от времени бронзу, цвета, которые спадали на ее спину и плечи, создавая огненный ореол вокруг ее лица и головы, выделяя тем самым в толпе привычных нашему глазу каштановых, светло– или темно-русых волос; темные (не в пример волосам), длинные и густые ресницы обрамляли глаза странного и редкого, фиалкового* цвета, ставившие в тупик как родителей Жени, которые недоумевали, откуда у их дочурки могли взяться такие глаза и не происки ли это представителей внеземных цивилизаций, так и всех, кому по той или иной причине выпадало неимоверное счастье хоть раз в своей жизни посмотреть девушке в глаза, неизменно сохраняя и поддерживая сложившуюся с детства традицию начинать разговор с ней с порядком осточертевшей Женьку фразы: «Ух ты, это у тебя что, контактные линзы такие? Глаза?!? Ну ни фига себе!..», или близких к тому вариаций в зависимости от интеллектуального уровня собеседника… Но мы отвлеклись, а в зеркале, ко всему прочему, отражалась довольно неплохо сложенная, стройная и аккуратная фигура в синем строгом платье с длинным рукавом, которое эффективно подчеркивало ее достоинства (с точки зрения самой Евгении одно – длинные, стройные ноги) и скрывало недостатки (с точки зрения Жени – да все остальное!), выделяя девушку ростом в, ни много ни мало, сто семьдесят сантиметров.
Ах да, помимо высокого, шпалообразного роста и ржавых, непослушных волос, да фиолетово-сиреневых глаз, Женя была еще и счастливой обладательницей белоснежной бархатистой кожи и… веснушек.
Как же она их не любила! Зимой или в холодное и пасмурное время года (кое бывает и весной, и летом в наших краях) веснушки неясными, рыжими точками мило покрывали лишь нос и немного щечки девушки, становясь почти незаметными, этакими призрачными постоянными пассажирами, но как только выглядывало солнце… Вместе с загаром Женя получала еще и бесплатный подарок в виде веснушек на руках, плечах, даже на шее и зоне декольте… Что очень смущало ее, не смотря на заверения мамы о том, что «она становится настоящей русской красавицей! Такой милой и нежной, словно барыня из восемнадцатого века!..» Мда. Схожесть с какой-нибудь столбовой дворянкой из сказки о рыбаке и рыбке Женька, уж как-нибудь, переживет, а вот все остальные «дары природы»…
Но сейчас она просто улыбалась, правда настолько рьяно, что ее челюсть, вопреки анатомическим возможностям тела человека, стремилась выскочить наружу (может, захотела полежать в каком-нибудь цветастом стаканчике?), да так активно, что Жене приходилось ее сдерживать, и, осмотрев себя придирчивым фиолетовым глазом, девушка звонко крикнула вглубь квартиры:
– Мам! Я дома! Ищи меня в кухне!
И под чарующие звуки затихающего пылесоса, обнажившие электрическому свету другие, не менее прелестные звуки эмоционального и зычного голоса комментатора вперемешку с шумом трибун из гостиной, и непринужденной, детской болтовни из спальни, Женька прошествовала через первую дверь направо, войдя в небольшую, но блестящую чистотой уютную кухоньку, главной гордостью которой был дубовый обеденный стол на резных толстых ножках, накрытый розовой скатертью и окруженный четырьмя такими же потрясающими дубовыми стульями (стиль, однако!) с витиеватыми, украшенными деревянной резьбой спинками и такими же невероятными, испещренными тонкими и сложными узорами ножками. Этот стол и стулья, как и многие другие предметы мебели в доме, являлись плодом неиссякаемого творческого порыва и выплеска таланта и были выпилены умелыми руками дедушки Жени, Петром Кузьмичом, папой ее папы и сталеваром по профессии. Его квартира напоминала Жене и Полине, частенько приезжавшим к нему в гости, целую мастерскую: кругом доски, торчавшие и из-за штор, и из-под мягкой мебели, и даже готовые выпрыгнуть тебе на голову, если вдруг тебя посетит мысль глянуть за межкомнатную дверь, а на полу, помимо полосатого линолеума, – неизменные опилки, грозящие вцепится в ногу при любом, удобном случае, а с ними за компанию различные лобзики для резьбы по дереву то там, то здесь, и груды начатых, но пока еще неоконченных произведений деревянного искусства в виде рамок для фотографий, отдельных ножек для столов, диванов, кресел и прочей мебели и даже наполовину оформленные, но оставленные до счастливого момента возвращения шальной и непостоянной подруги-музы деревянные картины…
