Литмир - Электронная Библиотека
A
A

При любой смерти одинаково сильно стучит сердце в бессильном своем желании противостоять разрушению. Даже будучи вырванной из тела, сердечная мышца, в отличие от мышцы скелетной, продолжает сокращаться-протестовать. Так, очевидно, вело себя сердце женщины, вырванное из груди "иксом" во время Французской революции. Так вело оно себя в зубах отравленного больным словом революционного каннибала. Так оживает оно во время медицинского опыта в физиологическом растворе, полное несбыточных надежд, ища по соседству с собой легочную артерию и аорту, родную среду, грудь родного человека, но находя лишь страшное стекло пробирки, стеклянной своей ямы. И тогда оно начинает из последних сил стучать, задыхаясь, скользя культяпками вен по стеклу, как по мокрой глине. Стучать, стучать, стучать и, чувствуя внезапное облегчение, став легким, невесомым, взлетает из стеклянной ямы-пробирки в воздух.

Простуженный нос Аркадия Лукьяновича внезапно освободился от слизи, облегчил дыхание и вызвал ощущение полета в воздухе. Аркадий Лукьянович проснулся. Рядом с оплывающей свечой лежало переписанное письмо. Ворчали в мыльном рассветном тумане разбуженные стуком старики Подворотовы. Это участковый Токарь стучал в окно.

"Какой дикий сон, подумал Аркадий Лукьянович, сердце в медицинской пробирке... Сколько же я спал?"

Спал он не более пятиндесяти минут.

- Как выспались? -спросил Токарь, профессионально угадав мысли, и, не дожидаясь ответа, видно, прочитав его на осунувшемся лице Аркадия Лукьяновича, добавил: -Конечно, с покалеченной ногой спать затруднительно. Я вам костылек принес. Не очень-то новый, стоптанный костылек, но все-таки. Вы как решили, в местную больницу добираться, в Нижние Котлецы, или в Москву?

- Постараюсь в Москву.

- Тогда собирайтесь. С утра можно на шоссе такси найти прямо до Москвы. Правда, до шоссе километра два, дойдете?

- Постараюсь, сказал Аркадий Лукьянович, вдохновленный и обрадованный такой перспективой добраться быстро и комфортабельно в свою обеспеченную жизнь из нынешнего бедственного положения.

- С хозяйкой расплатились? -спросил Токарь.

- Нет, я денег не возьму, сказала Софья Трофимовна, придерживая руку Аркадия Лукьяновича, полезшего в бумажник.

- Ну хоть подарок, сказал Аркадий Лукьянович и вынул из портфеля сохранившиеся невредимыми три плитки шоколада "Дорожный" и два апельсина.

- Это другое дело, сказала Софья Трофимовна, это к чаю. Она завернула шоколад и апельсины в какую-то тряпицу. А то дед сразу сожрет, сказала она, понизив голос, он любит сладкое. Сахар ложками ест.

На улице подсохло и даже несколько подморозило. Сухой воздух плеснул в лицо, словно умыл его. Но идти было тяжело. Костыль надо было освоить. Он выскакивал из-под руки, и Аркадий Лукьянович несколько раз оступался на больную ногу, от чего знакомый уже фейерверк остро ударял в затылок.

Токарь придерживал Аркадия Лукьяновича под руку, в другой руке у него был какой-то мешок.

- Нет, сказал Токарь, так мы к полудню к шоссе доберемся. А у меня дел на сегодня выше головы. Вот ребятишки кости старые обнаружили, скелет человеческий. Наводнением склон размыло. Любой скелет полагается на судебную экспертизу. Собрал я кости в мешок, а следователь ругается. Это верно, костяные остатки трупа следует по инструкции упаковывать, иначе экспертиза не примет. Да где я возьму в местных условиях коробку с прокладками из ваты? Кости, конечно, старые, хрупкие, но что поделаешь...

Так за беседой миновали Сорокопут и Токарь переезд, бараки, траншею, очевидно, начало той самой, в которую свалился Аркадий Лукьянович, и сохнущую на веревках целую роту мужских кальсон. Пахло мазутом. Это была уже местность фабрично-железнодорожная.

- Далеко Михелево? -спросил Аркадий Лукьянович, который изрядно устал, передвигаясь на одной ноге.

- А мы к Михелево не идем, ответил Токарь, мы к шоссе. Устали, да?

- Устал, сознался Аркадий Лукьянович, отдохнуть бы малость.

Помимо усталости, всю дорогу Аркадия Лукьяновича мучил мешок, отнимая последние силы. Старался не смотреть, да нет-нет и глянет.

"Чудинихи кости, влезло в голову, которую Подворотов платком удушил. За занавеску не поглядел, так хоть бы в мешок..." -нет-нет, да глянет.

И не выдержал, попросил:

- Анатолий Ефремович, можно мне в мешок заглянуть?

- Зачем? -удивился Токарь. Разве скелет никогда не видели?

- Любопытно.

- Ладно, видно, научное любопытство у вас. И приоткрыл мешок.

Это была отполированая временем широкая крестьянская кость, видны были остатки грудной клетки, в которой некогда куковало давно исчезнувшее сердце. Скелет же 97-летнего убийцы был по-прежнему упрятан во все еще жадную к жизни, потребляющую сладости, сахар глиняную плоть.

Холодная испарина оросила лоб и шею Аркадия Лукьяновича, его глаза закатились, живот подобрало.

- Да вам совсем худо, услышал Аркадий Лукьянович очень далекий, слабый голос, который, однако, постепенно начал приближаться и взорвался паровозным звуком, оглушив: -О-о-о-о!

- О-о-о, сознался Аркадий Лукьянович, о-о-о!

- Так, может, в Котлецы? Там больница неплохая.

- Нет, в Москву...

- Вот что, сказал, подумав, Токарь. Я вас пока в котельню посажу, а сам на шоссе. Котельня недалеко, согреетесь.

- Согласен, ответил Аркадий Лукьянович.

"Еще как, еще как согласен", ответил бы он, если б знал заранее, что встретит в котельной человека своих кровей, циника, скептика. Вот чего ему не хватало в продолжение этих страшных суток его "хождения в народ". Вольтеровской веселости перед мертвой ямой, полной страшных вопросов бытия. Перед ямой-убийцей, к которой ведут протоптанные по бездорожью индивидуальной судьбы тропиночки, тропочки мелких неприятностей.

- Офштейн Наум Борисович, морской инженер. Ныне истопник. Точнее, ныне инженер-кочегар.

А в глазах не ясный свет солнца -мудрый свет луны. Вместо золота -не медь, серебро. Отнят день, осталась ночь, брошенная убийцами за ненадобностью из-за официального статуса своего. Осталась катакомба-котельня, чисто прибранная, с гудящей топкой и полками книг.

11
{"b":"55956","o":1}